Солярис. Эдем. Непобедимый
Шрифт:
— Это моё дело.
— Ты ведь её боишься?
— Нет.
— И тебе противно…
— Чего ты от меня хочешь?..
— Ты должен жалеть себя, а не её. Ей всегда будет двадцать лет. Не притворяйся, что не знаешь этого!
Вдруг, совершенно неизвестно почему, я успокоился. И слушал его совсем хладнокровно. Мне показалось, что теперь он стоит ближе, в ногах кровати, но я по-прежнему ничего не видел в этом мраке.
— Чего ты хочешь? — спросил я тихо.
Мой тон как будто удивил его. С минуту он молчал.
— Сарториус убедил Снаута, что ты его обманул.
— Где она? — спросил я.
— Разве ты не слышал, что я тебе сказал? Я предупредил тебя!
— Где она?
— Не знаю. Запомни: тебе понадобится оружие. Ты ни на кого не можешь рассчитывать.
— Могу рассчитывать на Хари.
Послышался слабый короткий звук. Он смеялся.
— Конечно, можешь. До какого-то предела. В конце концов, ты всегда можешь сделать то же, что и я.
— Ты не Гибарян.
— Да? А кто? Может быть, твой сон?
— Нет. Ты их кукла. Но сам об этом не знаешь.
— А откуда ты знаешь, кто ты?
Это меня озадачило. Я хотел встать, но не мог. Гибарян что-то говорил. Я не понимал слов, слышал только звук его голоса, отчаянно боролся со слабостью, ещё раз рванулся с огромным усилием… и проснулся. Я хватал воздух, как полузадушенная рыба. Было совсем тепло. Это сон. Кошмар. Сейчас… «дилемма, которую не могу разрешить. Мы преследуем самих себя. Политерия использует какой-то способ селективного усиления наших мыслей. Поиски мотивировки этого явления — и есть антропоморфизм! Там, где нет людей, нет также доступных человеку мотивов. Чтобы продолжать выполнение плана исследований, нужно либо уничтожить собственные мысли, либо их материальную реализацию. Первое не в наших силах. Второе слишком похоже на убийство…»
Я вслушивался в темноте в этот мерный далёкий голос, который узнал сразу же: говорил Гибарян. Я вытянул руки перед собой. Постель была пуста.
«Проснулся для следующего сна», — пришла мне в голову мысль.
— Гибарян?.. — окликнул я.
Голос оборвался сразу же на полуслове. Что-то тихонько щёлкнуло, и я почувствовал лёгкое дуновение.
— Ну что же ты, Гибарян? — проворчал я, зевая. — Так преследовать из одного сна в другой, знаешь…
Около меня что-то зашелестело.
— Гибарян! — повторил я громче.
Пружины кровати заскрипели.
— Крис… это я… — послышался рядом со мной шёпот.
— Это ты, Хари… а Гибарян?
— Крис… Крис… но ведь он не… ты сам говорил, что он умер…
— Во сне может жить, — протянул я. Но у меня уже не было полной уверенности, что это сон. — Он приходил сюда. Что-то говорил.
Я был страшно сонный. «Раз я сонный — значит сплю», — пришла мне в голову идиотская мысль. Я дотронулся губами до холодного плеча Хари и улёгся поудобнее. Она мне что-то ответила, но я уже провалился в забытьё.
Утром, в освещённой красным солнцем комнате, я восстановил в памяти происшествия этой ночи. Разговор с Гибаряном мне приснился, но потом? Я слышал его голос, мог бы в этом поклясться, но не помнил толком, что он говорил.
Это был не разговор, а скорее доклад. Доклад!
Хари
— Хари, — позвал я.
Её мокрое лицо высунулось из-за шкафа.
— Ты случайно не видела под кроватью магнитофона? Маленький, карманный…
— Там лежали разные вещи. Я всё положила туда. — Она показала на полку около шкафчика с лекарствами и исчезла в ванной.
Я вскочил с кровати, но поиски не дали результатов.
— Ты должна была его видеть, — сказал я, когда Хари вернулась в комнату.
Она ничего не ответила и стала причёсываться перед зеркалом. Только теперь я заметил, что она бледна, в её глазах, которые встретились с моими в зеркале, была какая-то насторожённость.
— Хари, — начал я, как осёл, ещё раз, — магнитофона нет на полке.
— Ничего более важного ты не хочешь мне сказать?..
— Извини, — пробормотал я. — Ты права, это глупость.
Не хватает ещё, чтобы мы начали ссориться.
Потом мы пошли завтракать. Хари сегодня вела себя иначе, не так, как обычно, но я не мог определить, в чём разница. Она всё время осматривалась, не слышала, что я ей говорил, как бы впадая в задумчивость. А один раз, когда она подняла голову, я заметил, что её глаза блестят.
— Что с тобой? — Я понизил голос до шёпота. — Ты плачешь?
— Ох, оставь меня. Это не настоящие слёзы, — пролепетала она.
Возможно, я не должен был удовольствоваться этим, но я ничего так не боялся, как «откровенных разговоров». Впрочем, в голове у меня было совсем другое. Хотя интриги Снаута и Сарториуса мне только приснились, я начал соображать, есть ли вообще на станции какое-нибудь подходящее оружие. О том, что с ним делать, я не думал, просто хотел его иметь. Я сказал Хари, что должен заглянуть на склады. Она молча пошла за мной. Я рылся в коробках, искал в ящиках, а когда спустился в самый низ, не мог устоять перед желанием заглянуть в холодильник. Мне, однако, не хотелось, чтобы Хари входила туда, поэтому я только приоткрыл двери и оглядел всё помещение. Тёмный саван возвышался, прикрывая удлинённый предмет, но с того места, где я стоял, нельзя было увидеть, лежит ли там та, чёрная. Мне показалось, что место, которое она занимала, теперь свободно.
Я не нашёл ничего подходящего и был в очень плохом настроении, как вдруг сообразил, что не вижу Хари. Впрочем, она сразу же пришла — отстала в коридоре, — но её попытки отойти от меня даже на секунду должны были привлечь моё внимание. А я всё ещё вёл себя как кретин или попросту так, будто обиделся неизвестно на кого. У меня разболелась голова, я не мог найти порошков и злой, как сто чертей, перевернул вверх ногами всё содержимое аптечки. Снова идти в операционную мне не хотелось. Я редко вёл себя так нелепо, как в этот день. Хари тенью сновала по кабине, иногда на секунду исчезая. После полудня, когда мы уже пообедали (собственно, она вообще не ела, а я пожевал без аппетита и оттого, что голова у меня трещала от боли, даже не пробовал уговорить её поесть), Хари уселась около меня и потянула за рукав.