Солярис
Шрифт:
— Оставь это, слышишь? Оставь, ты! — донёсся до меня громкий голос Снаута.
Я увидел на экране его профиль. Остального я не слышал: он закрыл рукой микрофон, — но видел его шевелящиеся губы.
— Нет, не могу прийти. Может, потом. Итак, через час, — быстро проговорил он, и экран погас.
Я повесил трубку.
— Кто это был? — равнодушно спросила Хари.
— Да тут один… Снаут. Кибернетик. Ты его не знаешь.
— Долго ещё?
— А что, тебе скучно? — спросил я.
Я вложил первый из серии препаратов в кассету нейтринного микроскопа и по очереди нажал цветные ручки выключателей. Глухо загудели
— Развлечений тут не слишком много, и если моего скромного общества тебе окажется недостаточно, будет плохо, — говорил я рассеянно, делая большие паузы между словами, одновременно стиснув обеими руками большую чёрную головку, в которой блестел окуляр микроскопа, и вдавив глаза в мягкую резиновую раковину. Хари сказала что-то, что до меня не дошло. Я видел как будто с большой высоты огромную пустыню, залитую серебряным блеском. На ней лежали покрытые лёгкой дымкой как бы потрескавшиеся и выветрившиеся плоские скалистые холмики. Это были красные тельца. Я сделал изображение резким и, не отрывая глаз от окуляров, всё глубже погружался в пылающее серебро. Одновременно левой рукой я вращал регулировочную ручку столика и, когда лежащий одиноко, как валун, шарик оказался в перекрестье чёрных нитей, прибавил увеличение. Объектив как бы наезжал на деформированный с провалившейся серединой эритроцит, который казался уже кружочком скального кратера с чёрными резкими тенями в провалах кольцевой кромки. Потом кромка, ощитинившаяся кристаллическим налётом ионов серебра, ушла за границу поля микроскопа. Появились мутные, словно просвечивающие сквозь переливающуюся воду контуры белка. Поймав в чёрное перекрестье одно из уплотнений белковых обломков, я слегка подтолкнул рычаг увеличения, потом ещё; вот-вот должен был показаться конец этой дороги вглубь, приплюснутая тень одной молекулы заполнила весь окуляр, изображение прояснилось, — сейчас!
Но ничего не произошло. Я должен был увидеть дрожащие пятнышки атомов, похожие на колышущийся студень, но их не было. Экран пылал девственным серебром. Я довёл рычаг до конца. Гудение усилилось, стало гневным, но я ничего не видел. Повторяющийся звонкий сигнал давал мне знать, что аппаратура перегружена. Я ещё раз взглянул в серебряную пустоту и выключил ток.
Я взглянул на Хари. Она как раз открывала рот в зевке, который ловко заменила улыбкой.
— Ну, как там со мной? — спросила она.
— Очень хорошо, — ответил я. — Думаю, что… лучше быть не может.
Я всё смотрел на неё, снова чувствуя эти проклятые мурашки в нижней губе. Что же произошло? Что это значило? Это тело, с виду такое слабое и хрупкое — и в сущности неистребимое, — в основе своей оказалось состоящим из… ничего? Я ударил кулаком цилиндрический корпус микроскопа. Может быть, какая-нибудь неисправность? Может быть, не фокусируются поля?… Нет, я знал, что аппаратура в порядке. Я спустился по всем ступенькам: клетки, белковый конгломерат, молекулы — всё выглядело точно так же, как в тысячах препаратов, которые я видел. Но последний шаг вниз вёл в никуда.
Я взял у неё кровь из вены, перелил в мерный цилиндр, разделил на порции и приступил к анализу. Он занял у меня больше времени, чем я предполагал, я немного утратил навык. Реакции были в норме. Все. Хотя, пожалуй…
Я выпустил каплю концентрированной кислоты на красную бусинку. Капля задымилась, посерела, покрылась налётом грязной пены. Разложение. Денатурация. Дальше, дальше! Я потянулся за пробиркой. Когда я снова взглянул на каплю, тонкое стекло чуть не выпало у меня из рук.
Под слоем грязной накипи, на самом дне пробирки, снова нарастала тёмно-красная масса. Кровь, сожжённая кислотой, восстанавливалась! Это была бессмыслица! Это было невозможно!
— Крис! — услышал я откуда-то очень издалека. — Телефон. Крис!
— Что? Ах да, спасибо.
Телефон звонил уже давно, но я только теперь его услышал. Я поднял трубку.
— Кельвин.
— Снаут. Я включил линию так, что мы можем говорить все трое одновременно.
— Приветствую вас, доктор Кельвин, — раздался высокий, носовой голос Сарториуса.
Он звучал так, как будто его владелец вступал на опасно прогибающиеся подмостки, подозрительный, бдительный и наружно спокойный.
— Моё почтение, доктор, — ответил я.
Мне хотелось смеяться, но я не был уверен, что причины этой весёлости достаточно ясны для меня, чтобы я мог себе её позволить. В конце концов над чем я мог смеяться? Я что-то держал в руке: пробирку с кровью. Я встряхнул её. Кровь уже свернулась. Может быть, всё, что было перед этим, только галлюцинация? Может быть, мне только показалось?
— Мне хотелось сообщить коллегам некоторые соображения, связанные с… э… фантомами, — я одновременно слышал и не слышал Сарториуса. Голос как бы пробивался к моему сознанию. Я защищался от этого голоса, всё ещё уставившись в пробирку с загустевшей кровью.
— Назовём их существами F, — быстро подсказал Снаут.
— А, превосходно.
Посредине экрана темнела вертикальная линия, показывающая, что я одновременно принимаю два канала, по обе стороны от неё должны были находиться лица моих собеседников. Стекло было тёмным, и только узкий ободок света вдоль рамки говорил, что аппаратура действует, но экраны чем-то заслонены.
— Каждый из нас проводил разнообразные исследования… — Снова та же самая осторожность в носовом голосе говорящего. Минута тишины. — Может быть, сначала мы обменяемся нашими сведениями, а затем я мог бы сообщить то, что установил лично… Может быть, вы начнёте, доктор Кельвин…
— Я?
Вдруг я почувствовал взгляд Хари. Я положил пробирку на стол, так что она закатилась под штатив со стеклом, и уселся на высокий треножник, пододвинув его к себе ногой. В первый момент я хотел отказаться, но неожиданно для самого себя сказал:
— Хорошо. Небольшое собеседование? Хорошо! Я сделал совсем мало, но могу сказать. Один гистологический препарат и парочка реакций. Микрореакций. У меня сложилось впечатление, что…
До этого момента я понятия не имел, что говорить. Внезапно меня прорвало:
— Всё в норме, но это камуфляж. Маска. Это в некотором смысле суперкопия: воспроизведение более чёткое, чем оригинал. Это значит, что там, где у человека мы находим конец зернистости, конец структурной делимости, здесь дорога ведёт дальше благодаря применению субатомной структуры.
— Сейчас. Сейчас. Как вы это понимаете? — спросил Сарториус.
Снаут не подавал голоса. А может быть, это его учащённое дыхание раздавалось в трубке? Хари посмотрела в мою сторону. Я понял, что в своём возбуждении последние слова почти выкрикнул. Придя в себя, я сгорбился на своём неудобном табурете и закрыл глаза. Как это выразить?