Солженицын и Сахаров
Шрифт:
Нет смысла спорить здесь с Солженицыным, доказывая ему, что именно в XX веке и особенно в советское время на Северо-Востоке и в освоении Ледовитого океана было сделано больше, чем в предыдущие 400 лет. Но что можно было сделать здесь еще больше, да еще без железных дорог и городов? Да и как жить здесь с дефицитом простого солнечного света? Кто согласится с мотивировками и сроками, которые предлагает писатель? Северо-Восток России - это работа на столетия, а Солженицын еще в 1973 году говорил о предельных сроках в 25-30 лет, пугая нас заселением сибирской тайги другими народами. Русские религиозные философы начала XX века также много говорили и писали о русском Севере. Но они имели в виду земли ар
140
хангельские и вологодские, новгородские и вятские, мурманские и карельские, где русские люди жили и 600 лет назад, не зная татарского ига.
Солженицын признавал в своих литературных дневниках, что не слишком много читал и не слишком хорошо знает работы русских религиозных мыслителей. Однако сам способ и логика рассуждений, основанных не на реальных фактах, а на иррациональных предположениях и националистических фантазиях, приводит к удивительным совпадениям в выводах и предложениях А. Солженицына и тех русских религиозных философов, которые писали о пути и предназначении России не в конце XIX века, а в 30-е годы XX века. Многие из этих мыслителей думали тогда о том - какой должна быть Россия после неизбежного, по их мнению, падения Советской власти. Так, например, Иван Ильин (1882-1954), выступая в начале 30-х годов в разных эмигрантских аудиториях с докладом "Творческая идея нашего будущего", говорил, что созданию крепкого русского национального характера, который мог бы устоять перед соблазнами большевиков, мешали не только бесконечные войны России и вызванный этими войнами крепостной уклад, но и "разноименная толща малых, преимущественно азиатских народностей". "Этот предел, - заявлял Ильин, - мы должны в ближайшие 50 лет преодолеть и перешагнуть". Размышляя о путях создания нового национального русского государства после падения власти большевиков, Иван Ильин писал о необходимости для этого национального и православного духовного воспитания. "Русская душа должна приобрести уклад волевой, достойный и царственный". Русские люди могут победить только "соборным усилием, огромным и длительным напряжением веры, воли и политической мудрости", и этот порыв должен начаться "от меньшинства, которое должно сплотиться под руководством единоличного вождя". Демократия - это не русский путь, ибо слишком много препятствий и отрицательных факторов надо преодолеть22. Такой известный русский философ "как Павел Флоренский (1882-1943), уже находясь в тюрьме на Соловках, написал с согласия или даже по требованию следствия, большую работу с изложением своих взглядов на будущее государственное устройство России. В этой рукописи, к счастью сохранившейся, можно было прочесть, что в основе внутренней политики будущего русского государства "должен лежать принципиальный запрет каких бы то ни было партий. Оппозиционные партии тормозят деятельность государства, партии же,
141
изъявляющие особо нарочитую преданность, не только излишни, но и разлагают государственный строй". Верховному правительству идеального русского государства нужны только собрания советников разного типа, но при том условии, что их состав устанавливается каждый раз особым актом. "Обсуждаемое государство, - писал Флоренский, - представляется крепким изнутри, могущественным вовне и замкнутым в себе целым, не нуждающемся во внешнем мире и по возможности не вмешивающимся в него, но живущим своею полною и богатою жизнью". Новой Россией, по Флоренскому, должны править мудрые люди, и это должна быть диктатура. Всякое демократическое представительство вредно, это обман и политиканство. Страна должна составлять единую, нераздробленную и нерассеянную волю. Речь не может идти о восстановлении дореволюционной монархии. Оно может быть создано лишь в том случае, "если выдающаяся личность возьмет на себя бремя и ответственность власти и поведет страну так, чтобы обеспечить каждому необходимую политическую, культурную и экономическую работу над порученным ему участком"23. Эта картина будущей России по Флоренскому, очень похожа и на диктатуру Сталина в Советском Союзе, и на диктатуру аятоллы Хомейни в Иране в конце 70-х, начале 80-х годов, и на идеальное государство по Солженицыну, где все главные вопросы должны решаться "не по большинству голосов, а по правоте доводов". Но кто и как определит эту правоту?
Конечно, не все русские мыслители думали так, как Флоренский или И. Ильин. Такой авторитетный русский мыслитель как Георгий Федотов (1886-1951) писал в 1929 году в эмигрантском журнале "Вестник Р.С.Х.Д.", что будущую Россию соединит не религия, а культура, и, прежде всего, русская культура. "Многоплеменность и многозвучность России не умаляла, а повышала ее славу. Россия - не нация, но целый мир. Не разрешив своего призвания, сверхнационального, материкового, она погибнет - как Россия. Здесь верования не соединяют, а разъединяют нас. Но духовным притяжением для народов была и останется русская культура. Через нее они приобщаются к мировой цивилизации"24. Сходные мысли высказывал в эмиграции и Николай Бердяев (1874-1948).
142
Российская история по Солженицыну
Нет необходимости доказывать, что и сегодня история продолжает оставаться полем достаточно жесткой политической и идеологической борьбы, и объективному рассмотрению событий нашего "непредсказуемого прошлого" мешает множество искусственных и ложных конструкций.
У большевиков была, как известно, своя концепция российской истории, в которой главное внимание уделялось тем лицам и событиям, которые прямо или косвенно содействовали революционному движению и прогрессу в его марксистском понимании. Нам много говорили в школе о Степане Разине и Емельяне Пугачеве, но мы ничего не знали о Сергии Радонежском или Ниле Сорском. Но и Александр Солженицын создает свою собственную концепцию истории России, не слишком заботясь об убедительности своих толкований и надежности источников.
В основе концепции Солженицына лежит идеализация древней и средневековой Руси. Такая идеализация древности свойственна многим народам. Еще в литературе античного Рима можно было найти описание "золотого века", когда люди жили в полном согласии с природой - в лесах и пещерах, добывая пропитание сбором плодов и охотой. У них не было ни рабов, ни господ. Для Солженицына такой "золотой век" в России был почти 400 лет - от конца XII до конца XVI века, когда православие "находилось в своей высокой жизненной силе и держало дух русского народа более полутысячи лет"25. Да, конечно, это было время татарского ига, кровавых княжеских усобиц, эпидемий чумы и холеры, террора Ивана Грозного, - перечислять все эти беды, страдания и испытания можно долго. И тем не менее, по Солженицыну, "Россия до XVI века была могучей и избывающей здоровьем". Это могущество и здоровье страны и народа держали не князья и не московские великие бояре, даже не церковная иерархия, а такие праведники как Сергий Радонежский и Нил Сорский, которых народ и войско чтили больше, чем царей и митрополитов. "Самодержцы прошлых религиозных веков, - утверждал Солженицын, - при видимой неограниченности власти ощущали свою ответственность перед Богом и собственной совестью"26. "И террор Ивана Грозного ни по охвату, ни тем более по методичности не разлился до сталинского во многом из-за покаянного опамятования царя"27.
Благополучие России рухнуло в XVII веке и не столько из-за
143
40-летней Смуты с ее самозванцами и польским нашествием, сколько еще позже из-за церковного раскола, когда из-за бездушных реформ Никона началось вытравление и подавление русского национального духа, "началось выветривание покаяния, высушивание этой способности нашей. За чудовищную расправу со старообрядцами - кострами, щипцами, крюками и подземельями, еще два с половиной века продолженную бессмысленным подавлением двенадцати миллионов безответных безоружных соотечественников, разгоном их во все необжитые края и даже за края своей земли, - за тот грех господствующая церковь никогда не произнесла покаяния. И это не могло не лечь валуном на все русское будущее"28. Эти слова были написаны Солженицыным в 1974 году. Но и через 20 лет в 1994 году писатель утверждал, что Россию погубили "три великих и болезненных Смуты - Семнадцатого века, Семнадцатого года и нынешняя - ведь они не могут быть случайностью. Какие-то коренные государственные и духовные пороки привели к ним"29, в результате чего Россия и ее народ целых четыреста лет растрачивали свои силы на ненужные и чуждые цели. Солженицын ничего не поясняет своим читателям насчет причин и мотивов Раскола, который был порожден не спорами о догматах или об устройстве Церкви, а деталями в обрядах и разночтениями в переписанных от руки монастырских книгах. Но различия были здесь не только между греческой и московской традициями, но даже между бывшими Московским и Владимирским княжествами. Солженицын явно преувеличивает и влияние Раскола на российскую историю, и влияние патриарха Никона, которого царь Алексей в конце концов сместил с поста патриарха. Очень сильно преувеличены Солженицыным и масштабы репрессий против старообрядцев.
Вокруг истории и значения Раскола, а также фигуры патриарха Никона существует большая литература, и мало кто из историков, религиозных философов и богословов толкуют эти эпизоды в истории России и в истории церкви сходно с Солженицыным. Многие согласны с тем, что в средние века в условиях раздробленности именно церковь объединяла Россию. Известный до революции философ и богослов Алексей Храповицкий, ставший митрополитом Антонием (1863-1936), писал: "Знакомые с отечественной историей знают, что целокупность русской жизни держалась в средние века не мирским правительством, не князьями и полководцами, а святителями стольного града. Более
144
трехсот лет России не было, как единой державы, но была Россия, как единая метрополия, да и впоследствии до времен Петра Первого единство России как религиозного общества, было гораздо действительнее, надежнее и крепче, нежели ее единство государственное, колебавшееся то самозванцами, то междуцарствиями". Это единство было, однако, нарушено, по мнению Антония не Никоном, а его противниками. Антоний считает Никона одним из величайших людей русской истории. Главной задачей его реформы было ослабление русского церковного провинциализма, ибо национальные различия и местные предания должны подчиняться общецерковному канону. Никон при поддержке царя исправил святые книги, привлек в Москву патриархов и ученых, помог победить поляков и шведов, возведя Московию на степень величия "третьего Рима"30. Есть, конечно, и другие точки зрения, которые Солженицын даже не упоминает, так как свои утверждения он не считает нужным как-то доказывать. Едва ли не самое гневное осуждение Солженицына вызывает деятельность Петра Первого, который, по мнению писателя, "в угоду экономике, государству и войне" подавил национальную жизнь и религиозный дух России. Именно Петр внедрил в России яд секуляризма, который постепенно пропитал ее образованные слои и тем самым открыл "широкий проход марксизму и путь к Революции". Православие испарилось из кругов образованных и было повреждено в необразованных31. Поэтому только по недоразумению можно называть Петра Первого "Великим". На Россию "налетел смерч Петра" и "сломал страну". "Петр по большевистски растоптал исторический дух, народную веру, обычаи. Петр уничтожил Земские соборы, взнуздал Православную церковь, ломал ей хребет. От мобилизаций Петра замерли малые города, надолго замерло российское земледелие. На 200 лет Петр создал слой управляющих, чуждых народу по мирочувствию"32. Солженицын оценивает Петра Первого только как негативную силу в российской истории. Писатель отказывает Петру в уме, - царь обладал "вполне заурядным, если не дикарским умом", а также в звании реформатора, ибо настоящий реформатор "считается с прошлым при подготовлении будущего"33. Да, конечно, Россия нуждалась в открытии выхода к морю, но в первую очередь, по мнению Солженицына, надо было искать выход не к Балтийскому, а к Черному морю и не пытаться заимствовать на Западе те элементы западной культуры и цивилизации, которые возникли в иной психологической обста
145
новке. Конечно же, Солженицын осуждает строительство Санкт-Петербурга, его дворцов, каналов и верфей, "загоняя вусмерть народные массы, так нуждающиеся в передышке". Это была "фантастическая постройка" и "безумная идея раздвоения столиц", "парадиз" - на удивление всей Европы" и т. д. Петр был к тому же "бездарным полководцем". Все это поспешное перечисление "ошибок" и "неудач" Петра, которые лишь по недоразумению были названы позднее "великими преобразованиями", Солженицын завершает ссылкой на народ, "в котором не случайно создалась устойчивая легенда, что Петр - самозванец и антихрист"34. На самом деле такая легенда возникла лишь среди части старообрядцев, тогда как в сознании и памяти русского народа Петр Первый и до сегодняшнего дня остается наиболее уважаемой исторической фигурой, "отцом-преобразователем", величайшим из правителей страны. Известны критические высказывания о Петре историка В. Ключевского. Весьма критически отзывался о Петре в своих дневниках Лев Толстой. О жестокости и варварстве Петра писали многие из идеологов славянофилов. Идеализировать Петра нет никаких оснований, и спор об эпохе Петра и о самом царе не завершен и вряд ли в этом споре будет когда-либо поставлена точка. Литература о Петре огромна и продолжает пополняться. Но Солженицын не пытается более или менее объективно оценить эту литературу. Он ссылается в основном на книги, опубликованные русскими эмигрантами в Берлине и Праге. Основным же источником служит писателю неизвестная у нас книга Ивана Солоневича "Народная монархия", изданная в Буэнос-Айресе в 1973 году. Это вообще характерный прием исторической публицистики Солженицына; он разыскивает повсюду и цитирует лишь те источники, которые согласуются с его собственным уже сложившимся мнением. Остальные источники просто игнорируются. Но как можно со столь слабыми доводами пытаться изменить сложившееся за столетия отношение российских граждан к Петру? Писатель Даниил Гранин совсем недавно завершил роман о Петре, начатый 10 лет назад. Поясняя свой взгляд на героя романа, Д. Гранин говорил: "Масштаб личности Петра Первого огромен. У него была воля. Бесстрашный человек, он мог вопреки всем традициям, всем обычаям, всей косности и сложности народа повернуть Россию и добиться своего. Он знал, чего хотел - в этом великое преимущество Петра перед многими нашими правителями. И в этом его вечная заслуга - он знал, куда хотел вести Россию, он