Сомаигрушки
Шрифт:
Внезапно, она шлёпнулась; огромная усталость заполнила её глаза. «Итак, теперь я должна спать — и позволить этой кровати поглотить меня — если я надеюсь восстановить свои силы. Эти забавы ранят больше, когда я уставшая».
«Как ты можешь быть такой практичной?» Бернер испытывал к ней простую сильную жалость.
Она пожала плечами и не ответила.
Наконец, он вздохнул и встал. «Что касается меня, то я так боюсь Клита, что не могу чувствовать ничего больше».
«Клит знает, как контролировать свою собственность — это его главный талант». Она легла,
«Ты должна ненавидеть его», — сказал он и сразу же смутился, от того, что так глупо проигнорировал систему наблюдения.
«Ненавидеть?», — пробормотала она. «Я ненавижу его? Я не знаю… это было бы всё равно, что ненавидеть тайфун, который топит твою лодку, болезнь, которая крадёт твоё здоровье. Как ненавидеть смерть или боль. Бессмысленное занятие, не думаешь?» Она закрыла глаза.
Он закрыл кроватный полог и посмотрел, как из скрытых углублений вылезают усики. Толстые пластиковые черви, полные питательной жидкости, прикрепились к её запястьям. Проволочки, не толще серебряного волоса, погрузились в её плоть в дюжине мест. Её тело начало совершать едва заметные пульсирующие движения, когда кровать занялась поддержанием её мускульного тонуса. Она улыбнулась, её спина немного выгнулась дугой.
Она двигалась, словно в объятиях призрачного любовника.
Он развернулся и пошёл в свой отсек.
Клит выпускал его из отсека в разное время, позволял ему поесть, а затем приказывал привести к нему женщину.
Всё чаще и чаще Бернер поддавался соблазну посмотреть. Себе он говорил, что это холопроектор его так очаровал; каждый раз комната становилась различным миром, приятным или ужасным, или непостижимым.
Иногда Конфеточка, казалось, получала двусмысленное удовольствие от этого действа, её лицо трепетало между стыдом и желанием, между смехом и плачем. Иногда она продолжительно кричала, её черты застывали с выражением страха и ужаса. Чаще всего, её выражение было нечитаемым.
После того, как истекало время её образ-шпули, она часто на некоторое время теряла сознание. Большинство инопланетных существ Клита ввергали её в состояние, подобное коме, иногда на часы.
Иногда она обходилась без повреждений, но, обычно, Бернеру приходилось нести её к мед-установке, чтобы вылечить её от ушибов, вывихов и мелких переломов.
«Как ты можешь выносить это?» — спросил он однажды утром, когда помогал выбраться ей из поддона мед-установки.
Она пожала плечами. «А какой у меня выбор?»
«Я не знаю», — с неохотой, сказал Бернер. Это казалось чудовищно несправедливым. Она казалась добрым и невинным человеком, незаслуживающим такого мерзкого рабства. «Не станет ли когда-нибудь чуть лучше?»
«Клит прочёл тебе свою лекцию о цикличности богатства? Нет? Итак, жестокость также имеет свои циклы». Она устало улыбнулась. «Иногда он одевает на меня драгоценности и дарит мне подарки, и ведёт себя как любящий муж».
«Это лучше, не так ли?»
«На самом деле, нет», — ответила она.
Когда прошли недели, Клит стал менее разговорчивым, казалось, находил меньше развлечения в шокировании и пугании Бернера.
Теперь он иногда пропускал ночи с женщиной и к концу этого времени проводил дни без того, чтобы вызывать её в форпик. Он проводил много времени на астронавигационной палубе, очевидно, занятый своими мыслями.
Клит больше не закрывал его в отсеке, очевидно убедившись, что Бернер безвреден. В любом случае, трапо-поле не позволило бы ему войти ни в одну охраняемую область, так что Бернер ограничился посещениями грузовой палубы и верхней палубы. Его беспокойство росло.
Однажды Бернер пришёл к женщине, пока она спала своим принужденным сном. Она казалась непреодолимо красивой, лежа в своей драгоценной коробке — кровати. Он ушёл прежде, чем она проснулась, и никогда больше не нарушал её уединенность.
Он желал эту женщину; наконец, он стал способен признать это самому себе. Он жалел её, чувство, которое скоро переросло желание. Но, в конце концов, ни желание, ни жалость не казались подходящими; она была, как и он, ещё одним пойманным в ловушку животным, игрушкой. Несмотря на всю её красоту, несмотря на всю её отвагу.
Свое единственное развлечение он нашёл на верхней палубе — проглядывал библиотеку душ Клита. Час за часом он смотрел на дисплеи и, иногда, ему казалось, что во вселенной не было ничего, кроме совокупляющихся животных, которые неистово ускользали от смерти единственным открытым для них путём.
Иногда Клит позволял ему обедать в кают-компании звездной лодки за длинным черным лакированным столом. Место Бернера было радом с ножкой этого стола.
Обычно Клит ел в настороженном молчании, изучая Бернера с обезличенной напряжённостью. Но сегодня вечером Клит был разговорчив.
«Итак, отшельник, расскажи мне о своём вероучении. Слабаки, бесконца, изобретают подобные религии, чтобы оправдать свою слабость. Но нет секса? Это выглядит всеобще непритягательно; как вы привлекаете новообращенных?»
Бернер осторожно посмотрел на Клита. «Мудрость незвано приходит к избранным».
«А? Так ты сказал бы, что я не мудр? Или не избранный?»
«Я бы не осмелился…», — сказал Бернер, глядя в свою тарелку.
«Совершенно верно! Но, пожалуйста, разъясняй свободно. Возможно, ты обратишь меня в свою веру. Почему мы должны воздерживаться от секса?»
Бернер несчастно вздохнул. «Я лишь могу процитировать Безымянного. „Посмотрите на амёбу. Она умирает? Она не знает ни эфемерного удовольствия совокупления, ни вечного страха смерти.“»
«Ни одно животное не боится смерти». Клит сказал это почти спокойным голосом.
«Вероятно, нет, пока смерть не снисходит к нему. Кроме того…»
«Но Безымянный, он не был замучен?»
«Да, на Арагоне, толпой разгневанных шлюх. Наша вера не обещает бесконечную жизнь в этом теле, хотя посвященные отмечали выдающиеся долголетия. Происходят несчастные случаи, претерпевается насилие. Мы надеемся сохранить жизнь души. Мы — реалисты».