Somewhere
Шрифт:
– Таэнн, я никогда не слышала про Светотень. Расскажи!
Доминга.
Доминге снился сон. По крайней мере, если бы она могла сейчас что-то осознавать, ей бы страстно захотелось, чтобы это оказалось сном…
Доминга с трудом открыла глаза. Ей совершенно не хотелось их открывать, более того, ей больше всего сейчас хотелось спать, забыться спасительным сном без сновидений, но глаза пришлось открыть, потому что сон не шел, а вместо него в голову лезли тягостные, муторные мысли.
Болела
На самом деле у Доминги болело все. Каждая крохотная частица, о существовании которой внутри себя она и не подозревала, сочилась, исходила, рыдала болью.
Полностью обнаженная, она сидела посреди небольшого бассейна, выложенного мраморной плиткой: белый мрамор с яркими красными прожилками. Тонким ручейком струилась вода – она задевала колени Доминги, обдавая их ледяным холодом.
В Доминге что-то изменилось. Если бы она могла сравнить себя нынешнюю с той, что была раньше, она бы заметила, сколь многое ушло, и сколь многое прибавилось. По-правде сказать, она стала совсем другим человеком. Но она не могла сравнивать. Она забыла все, что было до этого. Она была здесь, сейчас, а за плечами маячило темное прошлое. Оно давило на нее, оно раздирало ее болью. Ей было стыдно за каждый сделанный шаг, за каждый прожитый миг. Да. Стыд. Вот что довлело над ней. Вот что жгло ее и заставляло сжиматься в тугой ком.
Во рту появился солоноватый привкус. Доминга лизнула запястье, посмотрела на прозрачную слюну и закашлялась. Она кашляла долго, надсадно, мучительно, словно пытаясь выплюнуть легкие, а потом сплюнула темной кровью и долго, почти бездумно, смотрела, как тонкий ручеек ледяной воды потихоньку смывает ее кровь, уносит ее куда-то. А может, она впитывается в мрамор? Становится яркими алыми прожилками. Превращается в камень.
Было трудно дышать. Трудно и больно. Каждый вздох словно взрывал голову и легкие. Было холодно, но это не имело значения. Ничего не имело значения. Не было времени. Времени больше не существовало. Был холод. Была боль. БОЛЬ. И ничего больше…
В параллели перпендикуляра.
– Мне жаль вас. Мне вас всех очень жаль, – тихо сказала Демиург, рассеянно поглаживая серого пушистого кота у себя на коленях, – Вы ведь почти живые! Почти настоящие! И вы не знаете, для чего я это делаю…. Простите меня! Вы меня не слышите, я знаю, но…. Прости меня, Таэнн. Прости меня, Эд. Прости меня, Амелия. Прости меня, Доминга…
Внизу.
– Они жили неподалеку от нас, – начал рассказывать Таэнн, – и, что самое смешное, неподалеку друг от друга. Племена Света и Тени. Их мало, около двадцати в каждом племени. И они, – элф замялся, пытаясь подобрать слова, – они ищут друг друга…
– Ты ж сказал, они рядом живут, – удивилась Амелия.
– Рядом, – кивнул Таэнн, – но при этом делают вид, как будто друг о друге и не слышали никогда. Не знаю даже, как им это удается, – элф пожал плечами, – но дети у них растут, а потом, ну, когда им приходит время стать взрослыми, они уходят на поиск друг друга. Из двух племен одновременно. Юноша и девушка.
– Девушки – Свет, а юноши – Тень, да? – перебила его Амелия, довольная своей догадливостью.
– Не думаю, – покачал головой Таэнн, – в обоих племенах есть и мужчины, и женщины. Значит, нет. Не перебивай! Ну, вот, они проходят какой-то Путь, а потом находят друг друга и вместе отправляются на поиск Себя. Только я про это почти ничего не знаю. Хочешь, расспроси поподробнее Онтату.
– Таэнн, – задумчиво спросила Амелия, – а откуда у них берутся дети? Ну, маленькие светы и тени? Как они их по племенам делят?
– Не знаю, – засмеялся элф, – Завтра вот возьмешь и у Онтаты спросишь! А сейчас иди спать, уже очень поздно. Тебя проводить до комнаты?
– Да нет, спасибо, – вздохнула Амелия, – сама дойду…
Элф посмотрел на нее, странно улыбнулся, а потом взгляд у него стал какой-то совсем странный, он обнял Амелию за плечи и стал наклоняться к ее лицу, …но тут раздался крик.
– Это Доминга! – вскрикнула Амелия, и они с Таэнном одновременно бросились к двери. Эд Ноппин вздрогнул во сне и перевернулся на другой бок.
Боги.
По такому случаю Галат даже сотворил себе голову и руки. Он держался руками за голову.
– Мы рискуем, – стонал верховный бог, – мы ужасно, ужасающе рискуем! Девочки, – обратился он к полуистаявшим Феенель и Цеенель, – пожалуйста, аккуратнее с этим ушастым! Фильтруйте его воспоминания тщательней! Он уже очень близок к тому, чтобы вспомнить то, что нельзя!!!
– Но-но, – запоздало возмутился Каваскъяск, – Попрошу не обзываться на моего игрока!
– А ты следи за ним лучше, – огрызнулся Галат, – А то только ругаетесь, не играете совсем! – гаркнул он на богов.
В то же время, но в другой стороне:
– Этшантис! – окликнула богиню Маэртене, – Он ее правда любит?
– Кто кого? – отозвалась богиня высокой любви
– Таэнн Амелию.
– Не знаю, – Этшантис выглядела растерянной, – Правда, не знаю. Не могу понять. Это не моих рук дело. Это само по себе.
– Но как же так может быть? – удивилась Маэртене
– Я не знаю, – грустно и испуганно ответила Этшантис.
Внизу.
Амелия стояла на коленях возле постели Доминги и трясла волшебницу за плечи. Таэнн с мечом в руках рыскал по комнате, пытаясь обнаружить следы врага, напугавшего Домингу.
– Таэнн, – с ужасом в голосе обратилась Амелия к элфу, – Таэнн, она не просыпается!
Элф бросил последний подозрительный взгляд на окно и в полпрыжка оказался возле кровати. Он посмотрел на лицо волшебницы, искаженное внутренней мукой, и тоже потряс ее за плечо: