Сон наяву
Шрифт:
— Боже, как современно! — попыталась иронизировать Айрин.
— Не уверен в точности твоего определения, но это неважно. Я не хочу, чтобы потом у тебя возникли сожаления, ведь сейчас тобою движет чувственность, а может, любопытство, не знаю. Пойми, это случится с тобой впервые. Он не позволил Айрин возразить. — Все, что входит в понятие физической любви, произойдет с тобой в первый раз, — повторил он. — Как взрослая женщина ты должна сознательно принять решение — позволить мне любить тебя.
Услышав последние слова, Айрин вскинула на него глаза. Нет,
— А если я не приму такого решения? — спросила она, пытаясь совладать с дрожью, сотрясавшей ее изнутри.
— Примешь, — сказал Эдвард.
В его тоне прозвучала такая высокомерная уверенность, что Айрин в этот момент ненавидела его.
— Ты придешь ко мне по своей воле, и я сделаю из тебя настоящую женщину, какой тебе и положено быть. Это судьба, фатум.
— Мечтать никто не запрещает, — холодно сказала Айрин, удивляясь, откуда берутся у нее силы, когда рвется на части сердце.
Эдвард сел рядом с ней и устремил свой взгляд на ее волосы.
— Только не надо говорить, что у меня красивые волосы, избавь меня от этого. Иначе.., я могу ударить тебя. Будет лучше, если ты покинешь комнату.
Эдвард прищурился, ее слова ему явно не понравились.
— Спокойной ночи, Айрин. — Он пошел к двери.
Ни смущения, ни малейшего напряжения в теле, отметила Айрин, наблюдая за ним. Внутри у нее все корчится, а ему хоть бы хны!
— Помечтай обо мне, — сказал он, взявшись за ручку двери.
— Боюсь, это уже в прошлом, — мужественно солгала Айрин.
— «Подумать кто бы мог, что уж не будет Любовь нам улыбаться нежно, что время жаркий взгляд ее остудит и слезы лить я буду безнадежно». Это не я написал, а Томас Мур, — сказал Эдвард, широко улыбнувшись. — Не забудь, что завтра мы собирались лепить снеговика. Я хочу, чтобы ты встала рано, хорошо выспалась и была красивой. Если проспишь, я сам приду тебя будить.
Как он смеет говорить с ней так соблазнительно ласково, читать стихи о любви, после того как отверг ее? Ярость бушевала в Айрин, она ненавидела его, ненавидела! Ответить Эдварду она не успела — он вышел из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь.
Второй день Рождества выдался ослепительно ясным, высокое голубое небо радовало
глаз, снег сверкал на солнце, приводя Майкла и Николаев в безумный восторг. Поскольку Джун и Рандольф предпочли тепло камина свежести зимнего утра, лепить с детьми снеговика пришлось Эдварду и Айрин.
Глубокое смущение, овладевшее Айрин во время завтрака под взглядами Эдварда, незаметно прошло в снежной кутерьме, затеянной детьми. Детский визг разносился среди высоких сосен и елей, пока они скатывали в шары липкий снег. Самые большие шары, разумеется, скатал Эдвард, потому снеговик и вышел почти с него ростом. Пришлось Эдварду взять детей на руки, чтобы они водрузили на голову снеговика старую черную шляпу, замотали ему шею красным шарфом, вставили угольки вместо глаз и красный нос из моркови. Айрин доверили внести последний штрих — заставить снеговика улыбнуться и показать щербатые зубы, для чего снова пригодились угольки из камина.
Айрин очень старалась, ведь на нее смотрели три пары глаз. Эдвард не торопился спустить детей с рук, и это действовало ей на нервы. Когда она закончила, дети захлопали в ладоши.
— Мамочка, он такой симпатичный получился, ему надо дать имя, — предложил Майкл. — Давайте назовем его Питом.
— Нет, мы назовем его Тоби, — возразил Николае.
— А я бы назвал его Томом, — задумчиво произнес Эдвард.
— Ну конечно, Том! — хором воскликнули мальчики.
Айрин ничего не сказала, с улыбкой наблюдая за троицей.
— Мамочка, тебе нравится снежный Том? — спросил Майкл. Он инстинктивно почувствовал, что мать загадочным образом отделилась от них, и протянул к ней ладошку в мокрой варежке. То же самое сделал Николае. Ей пришлось подойти к ним и взять их за руки. Все четверо оказались в такой близости, что избежать направленного на нее взгляда Эдварда у Айрин не было никакой возможности. Со стороны их можно принять за счастливую семью, подумала она, и ей стало невыносимо больно.
— Том самый замечательный снеговик в мире, — весело сказала Айрин. — Вы хорошо поработали, мои дорогие.
Возможно, Эдвард что-то прочитал в ее глазах, потому что предложил детям пойти на пруд кормить уток.
— Для этого вам придется сбегать в дом и попросить хлеба у Рандольфа, — сказал Эдвард.
— Заодно попросите бабушку, чтобы она дала вам сухие варежки, — добавила Айрин.
— Мы пойдем на пруд?! Вот здорово! Мы будем кормить уток! — наперебой закричали близнецы и побежали к дому.
После ухода детей воцарилась тишина. Помолчав несколько минут, Эдвард спросил:
— Как спалось? Что снилось?
— Благодарю. Очень хорошо спала, без сновидений, — чопорно ответила Айрин, снова ощутив прилив гнева.
— А я спал плохо, — признался он с серьезным видом.
Сам виноват, подумала она злорадно.
— Странно, отчего бы? — Айрин высокомерно подняла светлые брови, старательно избегая его взгляда, и сделала вид, что разглядывает зимний пейзаж. — Есть хорошее средство: ложку меда надо запить теплым молоком. Я проверяла его на детях.
— Я знаю средство получше, Айрин, — сухо ответил Эдвард. — Молоко с медом мне вряд ли помогут.
Айрин повернулась к нему спиной, чтобы поправить поникший нос снежного Тома. Желания возвращаться к ночной теме у нее не было. К счастью, быстро вернулись близнецы.
— Рандольф дал нам целый пакет хлеба и даже немного печенья! — закричал еще от дверей Майкл.
— Утки любят печенье? — спросил, подойдя, Николае.
— Больше всего им нравятся червяки, но сейчас они будут рады и печенью, — сказала Айрин с улыбкой.
Небольшой выводок уток — два селезня и три уточки — плавал на середине пруда, который не замерзал за счет родниковых вод. Увидев посетителей, они поплыли к заледеневшей кромке и вскоре выбрались на берег. Хлеб и печенье, к удовольствию близнецов, они брали у них прямо с ладоней.