Сон после полуночи
Шрифт:
В подземном переходе свита остановилась - Калигула пожелал посмотреть на знатных мальчиков, выписанных из Малой Азии специально для представления.
Внезапно в разгар беседы императора с юными актерами, когда Клавдий в ожидании завтрака уже посматривал с тоской на дверь, Херея с криком: «Делай свое дело!» бросился к Калигуле и разрубил ему своим мечом затылок.
Не сразу поняв по какому поводу совершается жертвоприношение в столь неподходящем месте, Клавдий повернул голову в сторону военного трибуна и сдавленно ахнул при виде окровавленного императора.
24 января по календарю древних римлян.
«Делай свое дело!» - ритуальная команда жрецов, подававших знак к началу жертвоприношения.
Некоторые из сенаторов закричали. Посвященные в заговор центурионы принялись оттеснять их к дверям дворцовых комнат.
Клавдий замешкался, оглянулся и увидел, как Корнелий Сабин по самую рукоять вонзил кинжал в грудь Калигулы.
Держась за руку сенатора, император медленно сполз к его ногам.
– Ну, что же вы?!
– обернулся за помощью бледный Сабин.
Но Калигула, даже смертельно раненый, вызывал ужас у побывавших не в одной битве воинов. Судорожно извиваясь на полу, он так угрожающе кричал: «Я жив!»
каждому, кто пытался подойти к нему, что сенаторы не решались приблизиться.
– Бей еще!
– закричал тогда Херея. Заговорщики, наконец, очнулись и окружили Калигулу, заслонив его от глаз Клавдия.
На шум прибежали германцы-телохранители. Увидев императора, застывшего в луже собственной крови, рыжебородые варвары с запозданием начали защищать своего господина.
Тяжелые, длинные мечи не разбирали, кто прав, кто виноват.
Поднялась паника.
Хлынувшие к выходу сенаторы вытолкнули Клавдия в Гермесову комнату. Здесь он увидел двух центурионов, гонявшихся с обнаженными мечами за женой Калигулы.
На руках у тщетно взывавшей к помощи Цезонии билась в плаче годовалая дочь.
– Ах, ты...
– ругнулся рослый центурион, рассекая мечом воздух.
– Не баба, а прямо морской угорь!
– Пусть побегает!
– успокоил его другой - низкий и юркий, с лицом в мелкую оспинку, в котором Клавдий признал часто дежурившего во дворце Юлия Лупа. – Все равно для них обеих отсюда только одна дорога: в подземное царство!
– Никого не оставим из проклятого рода! – подтвердил рослый центурион, бросаясь наперерез Цезонии.
– Негодяи! Мерзавцы!..
– хрипела обреченная женщина. Опрокидывая статуи, она пыталась укрыться за ложами. – Да я прикажу вас живыми в огонь! Мой Гай жив! Он сейчас придет! Он...
Она упала на колени, запутавшись в складках длинной столы, попыталась тут же встать, но не успела.
Юлий Луп подскочил к ней и с торжествующим воплем погрузил меч в ее спину. Цезония неестественно выпрямилась и, не выпуская дочери, медленно повалилась на бок.
Удостоверившись, что женщина мертва, Юлий Луп снова замахнулся мечом.
Рослый центурион знаком попросил его подождать. Мстительно ухмыляясь, он вырвал дочь Калигулы из рук мертвой матери, перехватил за ноги и с размаху ударил головой о стену. .
Гермесова комната поплыла перед глазами Клавдия, подернулась тошнотворным розовым туманом. Обезумев от ужаса, он бросился прочь, ища спасения, добрался почти до самой крыши дворца и юркнул за дверную занавесь в Солнечной галерее...
Мимо него торопливо шлепали сандалии проклинавших судьбу сенаторов.
Гремели, увязая в ушах, калиги споривших на ходу преторианцев. Грохотала, заставляя обмирать сердце, тяжелая обувь молчаливых германцев-телохранителей. И каждый раз Клавдий взывал за помощью к богам, чтобы его не заметили, не изрубили за то, что является родственником ненавидимого всеми, в том числе и им самим, Гая.
– Ба! Сандалии!
– раздался вдруг удивленный голос, и чьи-то калиги, изменив направление, стали приближаться к двери.
Клавдий невольно опустил глаза и похолодел - занавесь не доходила до пола.
– Раз есть сандалии, то должны быть и ноги! – рассуждал вслух невидимый воин. – А где ноги, там и человек. И если этот человек прячется...
– уже с неприкрытой угрозой протянул он.
Занавесь откинулась, поддетая коротким мечом. Перед Клавдием стоял долговязый преторианец с длинным, грубым лицом.
– Эй!
– радостно закричал он, увидев сенаторскую тогу.
– Здесь еще один!
– Не надо!..
– умоляюще забормотал Клавдий, опускаясь на колени и нащупывая свой кошель.
– Пощади! Скажи, как тебя зовут?
– Грат!
– с готовностью ответил следивший за каждым его движением преторианец и вдруг, внимательно всмотревшись в лицо Клавдия, озадаченно поскреб в затылке: - А ты случайно... не дядя Калигулы?
– Возьми, Грат!
– вместо ответа протянул кошель Клавдий.
– Здесь четыре тысячи сестерциев. Я дал бы тебе еще, но у меня больше ничего нет...
– упавшим голосом признался он.
Меч дрогнул в руке преторианца. Занавесь упала на Клавдия. Он забарахтался в ней, прощаясь с жизнью, но сильные руки вдруг подхватили его и поставили на ноги.
– Ну, где вы там?!
– во весь голос закричал воин, торопливо помогая Клавдию высвободиться из занавеси.
– Здесь - брат нашего любимого Германика! Наш... император!..
И сам, почтительно склонив голову, опустился на колени перед опешившим от неожиданности Клавдием.
Не прошло и минуты, как их окружили несколько десятков преторианцев. Они узнавали Клавдия, прятали в ножны окровавленные мечи и восторженно хлопали друг друга по плечам.
– Как же мы могли забыть, что у Калигулы есть дядя?
– недоумевали они.