Сон после полуночи
Шрифт:
Но на этот раз Мессалина пребывала в прекрасном настроении.
– Не кажется ли тебе, дорогой, что ты давно уже не удостаивал своим вниманием Второй Молниеносный легион?
– ласково обратилась она к мужу.
– Второй?
– переспросил Клавдий.
– Молниеносный?..
Мысленно он по-прежнему находился вдалеке от дворца. На расстоянии, которое нельзя измерить ни римскими миллиариями, ни эллинскими стадиями, ни парфянскими конными переходами.
«Это хорошо, что ты знаешь язык мертвого народа...
– сказал ему Тит Ливии и вздохнул.
– Теперь таких, как ты, осталось немного, и этруски представляются нам, римлянам, в весьма общих очертаниях. Если так пойдет и дальше, то лет через сто их вообще начнут считать сказочным народом, чем-то вроде скифов или даже амазонок! Я хотел посвятить им отдельный труд, ведь столько мы переняли от них, но все не доходили руки. Может быть, это удастся тебе?»
Это был не приговор нелепому и бессвязному его труду, как теперь прекрасно сознавал Клавдий, а благословение, напутствие на всю его жизнь.
– Что это с тобой сегодня?
– донесся до Клавдия голос жены.
– Я жду ответа!
– Какого еще ответа? А, да - Второй Молниеносный...
– поморщился император и, снова закрывая глаза, пробормотал: - А разве у Ромула был такой?..
– Да что это такое!
– возмутилась Мессалина и, положив ладонь на плечо мужа, нетерпеливо затрясла его, вырывая из глубокого раздумия.
– Ну что еще?
– простонал Клавдий.
– Я тут беседовала с одним молодым центурионом этого легиона, - быстро ответила Мессалина и без тени смущения подмигнула поперхнувшемуся Вителлию Младшему.
– Так вот - это самый преданный, и как оказалось, надежный тебе человек во всей римской армии!
– Да-да, возможно...
– рассеянно кивнул Клавдий, лишь бы только его оставили в покое.
Мессалина сделала знак сидевшему в углу скрибе быть наготове.
– Это лев, умеющий не щадить себя ради особы Цезаря и членов его семьи! – повысила она голос и вкрадчиво спросила: - Не кажется ли тебе, дорогой, что он достоин более высокого положения, чем какой-то простой центурион?
– Кто он?
– не понял Клавдий.
– Какая разница?
– пожала плечами Мессалина и, называя имя не столько мужу, сколько писцу, улыбнулась известным одной ей воспоминаниям: - Пусть отныне он будет примипилатом!
Клавдий собрался со всей строгостью пояснить жене, что высшей должности среди центурионов - примипилата, добиваются очень немногие. Даже те, кто не щадит себя в 22 бою, получают ее лишь на шестидесятом году жизни. Но, зная, что жена все равно не отстанет от него, пока не добьется своего, махнул рукой:
– Ну, хорошо...примипилатом, так примипилатом!
– Вот и отлично!
Мессалина жестом приказала писцу приблизиться, выхватила у него из рук готовый эдикт и сама скрепила печатью, приложив к пергаменту палец мужа перстнем вниз.
– Хорошо...
– повторил Клавдий и потер ладонью лоб, словно пытаясь поймать ускользнувшую от него мысль.
– Ах, да! Но взамен этого ты должна мне сказать...
Он хотел спросить Мессалину, где она пропадала всю ночь, но та опередила его вопросом:
Ну, сколько уже можно обо мне? Лучше признайся, о чем это вы тут секретничали до моего прихода!
Мы говорили о сне цезаря!
– торопливо ответил Вителлий Старший, удостаиваясь благодарного взгляда Мессалины.
Да, представляешь, - нахмурился Клавдий. – Сегодня ночью мне приснился наш Гай!
Гай?
– с напускным интересом переспросила Мессалина.
– И что же он тебе сказал?
Сказал?! Да он хотел убить меня!
– Убить? Тебя?!
– Зарезать кинжалами, как его самого!
– подтвердил Клавдий и с обидой добавил:
– И это в благодарность за то, что я, ради интересов государства, пожертвовал самым главным, что было в моей жизни!
– Лучше бы он приказал убить меня!
– громко простонала Мессалина и, наклонившись к Вителлию Старшему с тревогой шепнула: - О, боги! Целый год я отдыхала от его бесконечных рассказов об этрусках! Неужели все опять начнется сначала?!
Старый сенатор понимающе кивнул. Опережая Клавдия, уже хотевшего поделиться сокровенными мыслями, он воскликнул:
– И это в благодарность за все, что наш Цезарь сделал для римского народа!
– И что же он для него сделал?
– зевнула Мессалина, прикрывая рот ладошкой.
– Как это что?
– с притворным возмущением замахал на нее руками старый сенатор.
– Меньше, чем за год он издал несколько сотен эдиктов и самым первым - велел немедленно казнить Херею, Сабина и Юлия Лупа!
23
– Тоже мне заслуга - казнить старого Херею!
– усмехнулась Мессалина, умело подыгрывая Виттелию.
– Да, заслуга!
– заступился тот за императора, которому только и оставалось, что переводить глаза с жены на сенатора и обратно.
Испытывая радость от сознания близости к Клавдию и что он может быть уверен в своем завтрашнем дне - а большего при его богатстве и знатности рода ему и не надо от жизни - Вителлий Старший смахнул воображаемую слезу и патетически произнес:
– Этот эдикт вызвал истинную любовь народа к нашему цезарю!
– Фи - народа!
– брезгливо поджала губы Мессалина.
– Скажи еще плебса!
– И плебса тоже!
– наклонил голову старый сенатор, понимая, что это тот самый редкий случай, когда и упрямство может пойти ему на пользу.
– И преторианцев!
Всех, кому власть цезаря дороже республиканской неразберихи!
Он залпом осушил кубок и продолжил:
– Наш цезарь сделал то, что не смог сделать ни один из его предшественников! Он обожествил свою бабку Ливию, о чем она всю жизнь тщетно просила Тиберия, и свою мать, Антонию Младшую, которая отказалась принять такую честь из кровавых рук Калигулы!
– Да, это так!
– согласился Клавдий, но тут же помрачнел от мысли, что ему удалось обожествить свою мать лишь потому, что она к тому времени была уже мертва.