Сон разума (сборник)
Шрифт:
— Не только свидетелем, но и участником, к счастью косвенным, — улыбнулся доктор Косамби. — Дело в том, что в нашем музее хранится крупный рубин, тот самый камень, о котором я сейчас говорил. В позапрошлом году была попытка ограбления музея, и вор стал жертвой этого экспоната. В нашем музее при срабатывании сигнализации автоматически включается освещение и съемочная аппаратура. В момент начала съемки он лишил себя органов зрения, затем стал метаться между витринами и упал. Полиция увезла его уже мертвым.
— От чего наступила смерть?
— От инфаркта. Я могу вам предложить ксерокопию официального отчета мадрасской полиции.
— Благодарю вас. — Адвокат взял листки ксерокопии и обратился к судье: — Прошу данный документ приобщить
— Я протестую, — вскочил прокурор, — против приобщения к делу посторонних документов.
Судья задумался. В зале слышалось оживленное жужжание голосов: всем хотелось обменяться впечатлениями.
Александр Петрович с любопытством смотрел на Серова: понимает ли он, что именно сейчас, в ближайшие несколько секунд, решится его судьба? Тот смотрел равнодушно в пространство, и в глазах его не было ни малейшего проблеска интереса к происходящему. Адвокату не раз приходилось видеть, как его подзащитные во время суда приходили в состояние подобной апатии, и он знал, насколько это опасно. Человека в таком состоянии, с помощью нехитрых приемов, которыми владеет каждый юрист, легко вывести из себя, и тогда он способен сделать нелепые признания, заявления и, вообще, готов к любым выходкам. Александр Петрович осторожно покосился на прокурора — не заметил ли он, что творится с подсудимым, но обвинитель, к счастью, все внимание сосредоточил на судье, который, похоже, наконец решил что-то.
— Суд считает данный документ не относящимся к делу, — произнес судья несколько угрюмо. Это значило — он решил: оправдательного приговора не будет.
Предстояла речь обвинителя. Он перебирал в своей папке бумаги, и Александр Петрович с удовольствием наблюдал некоторую нервозность его движений. Конечно, одно очко прокурор только что отыграл, но на нем висел груз позавчерашних ошибок и необходимость справиться с последствиями устроенного адвокатом спектакля. В зале суда установилась специфическая атмосфера любопытства и возбуждения, атмосфера ожидания дальнейших чудес. Вместо привычных дел об украденной партии джинсов или мясных консервов в эти унылые стены вошла криминалистика экзотическая, праздничная, если можно так выразиться — конвертируемая. Этому настроению в той или иной степени поддались все, включая состав суда. И если прокурору в первые же три минуты не удастся сбить эмоциональный подъем и вернуть суд в накатанное годами рутинное русло, обвинение может потерпеть поражение.
Прокурор прекрасно все это понимал, более того, ему казалось, будто судья, старый хрен, поверил дурацким восточным басням, иначе не стал бы думать перед тем, как отклонить каракули индийской полиции. Поэтому он теперь ставил себе целью доказать не виновность подсудимого, а то, что оправдательный приговор или отправка дела на доследование могут повредить судье лично.
Он начал с того, что обнаружение рубина окончательно проясняет все обстоятельства. Ибо если до сих пор еще можно было задаваться вопросом, что же могло привести Серова, известного хладнокровием и расчетливостью, в состояние неконтролируемого бешенства, то теперь ответ налицо.
Александр Петрович насторожился: «неконтролируемое бешенство» — это состояние аффекта. Для чего же обвинитель по собственному почину выдвигает смягчающее обстоятельство?
Далее прокурор заявил, что не настаивает на обвинении по первому эпизоду, и признал ошибочность выводов следствия об идентичности обоих эпизодов. Одинаковый характер увечий жертв в двух разных случаях вполне объясняет известное в судебной психиатрии явление так называемой маниакальной фиксации. Заключается оно в том, что преступник, даже вопреки своим интересам, давая лишние нити следствию, на каждой очередной жертве воспроизводит одну и ту же картину увечий. Примечательно, что исходная картина, так сказать «клише», с которого «печатаются» последующие преступления, не обязательно дело рук самого преступника, оно может быть результатом «чужого» преступления или, например, транспортной катастрофы. Маниакальная
А, вот оно что, заметил про себя Александр Петрович.
— Каково бы ни было происхождение увечий жертвы первого эпизода, — продолжал прокурор, — соответствующая картина зафиксировалась в подсознании Серова и сработала, как только он впал в состояние аффекта.
Затем последовали еще рассуждения на ту же тему, в подтверждение каковых были предъявлены крупные, весьма впечатляющие фотографии, предъявлены так, чтобы все могли наглядеться вдоволь. Всем было ясно, что эти омерзительные снимки здесь ни к селу ни к городу, но они свое дело сделали: психологическая атмосфера резко изменилась.
Почувствовав это, обвинитель пошел в решающую атаку:
— Сегодня прекрасный адвокат, известный своей изобретательностью, и трое знаменитых ученых рассказали нам увлекательную восточную сказку. Замечу, что, по странному совпадению, мудрецов в восточных сказках обычно бывает именно трое. Но я спрашиваю, какое отношение имеет эта сказка к человеку, у которого на руках кровь жертвы, не в переносном, а в буквальном смысле слова? Не вполне понятна и научная логика этих построений. Если, например, камень А может в Индии убить человека, следует ли отсюда, что совершенно другой камень Б может убить человека в России? И с каких пор «может убить» означает «убил»? Кто-то должен был это видеть. Но свидетели видели, что убил не камень, а человек. Мы знаем судебные казусы, когда вместо подлинного преступника осуждали другого, невиновного человека. Но осудить вместо человека минерал, хотя бы и дорогостоящий, — таких новаций в юриспруденции еще не бывало. В голову сразу приходят средневековые процессы над мышами и саранчой, но они, по крайней мере, существа живые. Если же мы научимся сажать на скамью подсудимых неодушевленные предметы, если мы создадим такой прецедент, с правосудием, как таковым, будет покончено.
Прокурор покинул кафедру, и настала очередь защитника. Судья его речь слушал вполуха, хотя и доброжелательно. Он даже рассеянно кивал, когда адвокат говорил о том, что самого момента нанесения тяжких телесных повреждений никто не видел, и что улик недостаточно, и что подсудимый никакими маниакальными синдромами не страдает, о чем имеется заключение психиатрической экспертизы. Александр Петрович сказал все, что ему полагалось сказать, но чувствовал: его слова не достигают сознания судьи. Тот уже полностью сориентировался в сложившейся ситуации.
Суд удалился на совещание.
Александр Петрович исподтишка наблюдал за прокурором, который выглядел весьма довольным. Еще бы, ведь он сумел нажать одновременно на две уязвимые точки судьи: нежелательность осложнений с начальством за два года до ухода на пенсию и всем известную нелюбовь к новаторам и оригиналам. Прокурор скорее всего не понимал, что главное-то было не в этих конкретных соображениях, хотя они, конечно, работали, а в жесткой запрограммированности мозга судьи на отграничение рационального от иррационального. Все, что делал адвокат на процессе, по сути, было попыткой внушить судье, что иррациональное — всего лишь чужое рациональное, и, к сожалению, неудачной попыткой.
Впрочем, Александр Петрович испытывал в основном положительные эмоции: как-никак, он за эти три дня заставил обвинителя совершенно изменить свою цель. Если в начале тот имел в виду максимальное наказание и надеялся даже вырулить на расстрел, то теперь ему было на подсудимого наплевать, и хотел он одного — не допустить, чтобы вместо человека осудили камень. Ради этого он оставил судье лазейку в виде относительно мягкого приговора. А вот профессор Горн, наоборот, добивался осуждения камня-убийцы, и только этого. Получалась забавная ситуация. В случае мягкого приговора, в чем адвокат был почти уверен, получится, что защитник и обвинитель, оба сразу, хотя каждый по-своему, выиграют, а профессор, в общем-то в этом деле посторонний, — проиграет.