Сон в красном тереме. Том 2
Шрифт:
Волна возмущения всколыхнулась в груди Цзя Чжэна, когда он окончил читать: голова у него закружилась, в глазах потемнело. Он велел привратникам и слугам никому не говорить о случившемся, а своих доверенных людей попросил тщательно осмотреть все стены дворцов Нинго и Жунго. Затем он вызвал Цзя Ляня и, как только тот явился, сказал ему:
– Ты проверял, как присматривают за буддийскими и даосскими монахинями, которые живут в «монастыре Шуйюэ»?
– Нет, – ответил ничего не подозревавший Цзя Лянь, – за ними присматривает Цзя Цинь.
– А в состоянии
– Не знаю, – нерешительно произнес Цзя Лянь, – но раз вы так говорите, видимо, он что-то натворил.
– Полюбуйся, – вскричал Цзя Чжэн, протягивая бумажку Цзя Ляню.
– Вот оно что! – воскликнул тот, пробежав глазами иероглифы.
Неожиданно вошел Цзя Жун и протянул Цзя Чжэну конверт, на котором значилось: «Второму господину из старших, совершенно секретно».
Цзя Чжэн вскрыл конверт, и в нем оказалась бумажка – точно такая же, какая была приклеена на воротах.
– Пусть Лай Да возьмет три или четыре коляски и немедленно привезет сюда всех монашек из «монастыря Шуйюэ»! – вышел из себя Цзя Чжэн. – Но только смотрите, им ни слова! Скажите, что их вызывают ко двору!
Получив приказание, Лай Да удалился.
Надо сказать, что в первое время, когда молодые буддийские и даосские монашки попали в «монастырь Шуйюэ», они находились под неусыпным надзором старой настоятельницы и все время занимались чтением молитв и сутр. Но после того как Юань-чунь навестила своих родных и монашки больше не требовались, они совершенно разленились. К тому же они повзрослели и стали кое-что понимать. Что касается Цзя Циня, то он вообще был человеком легкомысленным и питал слабость к женщинам. Сначала он решил соблазнить Фан-гуань, но, так как скоро убедился, что из его затеи ничего не выйдет, перенес свои помыслы на других монашек.
Среди послушниц он заметил двух: буддистку Цинь-сян и даосскую послушницу по имени Хао-сянь. Они обладали обворожительной внешностью, и Цзя Цинь стал вертеться около них, а в свободное время даже учил их музыке и пению.
И вот в середине десятого месяца, получив деньги на содержание монашек, Цзя Цинь решил повеселиться и, приехав в монастырь, нарочно затянул раздачу денег, а затем объявил:
– Сегодня из-за ваших денег я долго засиделся и обратно в город не успею. Придется ночевать здесь. Но сейчас холодно, как быть? Я привез вам немного фруктов и вина; может быть, повеселимся ночью? А?
Обрадованные послушницы накрыли столы и даже пригласили настоятельницу. Одна Фан-гуань не пришла.
Осушив несколько кубков вина, Цзя Цинь заявил, что хочет играть в застольный приказ.
– Мы не умеем! – закричала Цинь-сян. – Лучше давайте играть в цайцюань! Кто проиграет, будет пить штрафной кубок! Разве это не интереснее?
– Сейчас еще рано, едва миновал полдень, так что пить и шуметь непристойно, – заметила настоятельница. – Давайте лучше просто выпьем по нескольку кубков, а потом разойдемся. Кто захочет составить нам компанию, пусть приходит вечером, и тогда будем пить сколько угодно!
Неожиданно прибежала запыхавшаяся даосская монахиня:
– Скорее расходитесь! Господин Лай Да приехал!
Монашки быстро убрали столы и попросили Цзя Циня скрыться.
– Чего испугались, я же привез вам деньги! – закричал Цзя Цинь, который к этому времени уже успел хватить лишнего.
Не успел он окончить фразу, как на пороге появился Лай Да. При виде попойки его охватил гнев. Однако, помня наказ Цзя Чжэна не разглашать ничего, он сдержался, сделал вид, будто ничего не замечает, и только произнес:
– Как, и господин Цзя Цинь здесь?
– Что вам угодно, господин Лай Да? – спросил тот, выходя навстречу управляющему.
– Вот и хорошо, что вы здесь, – невозмутимо ответил Лай Да. – Велите скорее монашкам собираться и ехать в город – таков приказ из императорского дворца.
Не понимая, в чем дело, Цзя Цинь приступил к Лай Да с расспросами, но тот только промолвил:
– Некогда! Время позднее, надо спешить!
Монахини сели в повозки. Лай Да верхом двинулся впереди процессии. Но об этом мы больше рассказывать не будем.
Цзя Чжэн, узнав о случившемся, рассердился необычайно. Он даже не поехал в ямынь, а сидел у себя в кабинете и беспрестанно вздыхал. Цзя Лянь стоял у дверей, не осмеливаясь ни войти, ни удалиться.
Неожиданно вошел привратник и сообщил:
– Сегодня ночью в ямыне должен был дежурить господин Чжан, но он заболел, и поэтому прислали за нашим господином.
Цзя Чжэн сидел удрученный, ожидая, когда же явится Цзя Цинь, за которым он послал Лай Да, поэтому известие о том, что он должен дежурить, еще больше расстроило его.
– Лай Да уехал сразу же после завтрака, – говорил ему Цзя Лянь. – Монастырь Шуйюэ находится в двадцати ли от города, так что, если он даже торопится, все равно в оба конца потребуется не меньше четырех часов. Вам нужно дежурить, господин, поезжайте спокойно! Как только Лай Да вернется, я велю взять монашек под стражу, а завтра, когда вы вернетесь, сделаете насчет них необходимые распоряжения. Если с ними приедет Цзя Цинь, мы пока не станем ему ничего объяснять.
Слова Цзя Ляня показались Цзя Чжэну вполне убедительными, и он отправился на службу.
После того как Цзя Чжэн ушел, Цзя Лянь направился домой. Он досадовал на Фын-цзе, которая когда-то посоветовала назначить Цзя Циня присматривать за монашками, и хотел сорвать на ней весь гнев, но она была больна, поэтому ему волей-неволей приходилось сдерживаться.
Между тем слуги передавали друг другу о том, какая бумага была наклеена на воротах. Слухи эти достигли ушей Пин-эр, а та поспешила сообщить Фын-цзе.
Фын-цзе накануне ночью стало нехорошо, сейчас она чувствовала себя совершенно разбитой; кроме того, она была обеспокоена тем, что произошло с Мяо-юй в «кумирне Железного порога». А когда она услышала, что на воротах кто-то наклеил бумажку, она испуганно вздрогнула и спросила: