Сон в Нефритовом павильоне
Шрифт:
Цзи-син кивнул и отвечал брату так:
— Мудрые речи надо бы записывать на вороте халата! Я слышал, что все живое в мире происходит от любви. Корпеть над книгами да выискивать в них крупицы мысли — это ли занятие для здорового мужчины? Из первозданного хаоса возникли и земля, и небо, они породили солнце, луну, звезды, планеты и живых существ. Мудрецы увидели в этом пример для подражания, ибо здесь одно связано с другим, другое с третьим и так далее. Когда появляется на свет человек, у него только и есть что душа — первозданный хаос. Человек вырастает, начинает задумываться над всем, что видит и слышит, постигает Пять отношений и Семь чувств, все радости и горести жизни. А после того как душа и тело окрепнут, как разум осмыслит мир, начинается зрелость: к тридцати годам человек становится самостоятельным, к сорока обретает непоколебимость и душевный покой, а затем уж ясность ума и великодушие. Но люди-то разные, и души у них разные, а потому одни стараются навязать другим свои мысли и чувства. И тогда слабые поддаются и теряют собственное лицо, сильные противятся и превращаются в хитрецов, скрытных обманщиков. Посмотришь, послушаешь такого — вроде и видом приличен, и говорит правильно, а нет ему веры: видно, что учился многому, а ничего не постиг. Нет, очень разнятся люди, одной меркой всех не измеришь!
На другой день Цзи-син простился с матерью и дедом и уехал.
Между тем плотники закончили работу в тереме Ледышки. Он совершенно преобразился: в комнатах великолепные окна и двери, на дворе редкостные цветы и травы — самым красивым стал этот терем в столице.
И вот Цзи-син подошел и оторопел: перед ним прекрасный терем с крышей, опирающейся на красные столбы. На террасе лакированные перила, в окнах бисерные занавески, повсюду цветы и коралловые украшения.
Он проговорил:
— Судьбы домов напоминают судьбы людей. Еще вчера я видел на этом месте покосившиеся столбы и битую черепицу, и вдруг такая перемена! Так и человек: сначала румянец во всю щеку, потом седина и снова румянец, да только другой. Хорошо, что все меняется и нет этому конца!
Ледышка ответила так:
— И я слышала, что нет ни расцвета, ни увядания, ни радости, ни печали: то, что сегодня цветет, завтра приходит в упадок, печаль сменяется радостью, радость — печалью, румяное лицо не всегда радует, седые волосы не всегда печалят. Странен человек: он любит, связывает свою судьбу с судьбой другого, но никому не избежать бесконечной череды изменений!
Ян согласился с нею, про себя дивясь глубине ее мыслей. А Ледышка продолжала:
— Вы всегда навещаете меня ночью. Когда же смогу я встретить вас так, как полагается принимать почетного гостя?
— В пятый день этой луны государь едет в Юаньлин, [455] вот тогда я и приду к тебе как почетный гость.
А Ян на другой день, как стемнело, отправился к Сливе и застал ее на берегу пруда, где она любовалась плавающими утками. Он подошел к ней незамеченным и негромко сказал:
— Вы очень любите природу, госпожа Слива?
Она испуганно оглянулась, Ян взял ее за руку и говорит:
— Пятого дня этой луны Ледышка устраивает пир по случаю новоселья и приглашает всех обитательниц зеленых теремов. Ты будешь у нее?
455
Юаньлин — место погребения императорских предков.
— Конечно!
А как прошло пиршество и что было дальше, вы узнаете из следующей главы.
Глава шестьдесят вторая
О ТОМ, КАК ЦЗИ-СИН СДАВАЛ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЭКЗАМЕН И КАК СЫН НЕБА ВОЗГЛАВИЛ ВОЙСКО ПРОТИВ СЮННУ
Тем временем Сын Неба, выбрав благоприятный день, отправился на могилу предков: в его свите был и князь Ян с сыновьями-министрами. И этот день совпал с днем пира у Ледышки.
Сказав бабушке, что пойдет взглянуть на императорский поезд, Цзи-син поспешил к Сливе, где его уже поджидали Ма Дэн и Лэй Вэнь-цин. Ян отослал их к Ледышке, наказав помочь в устройстве празднества. Когда Ян и Слива вошли в терем, там уже было полно гостей: столичные юноши и гетеры сидели на резных скамьях и пестрых подушках, образуя две партии, восточную и западную. Нарядные одеяния так красивы, что вошедшему сюда кажется, будто он попал в цветник, — от множества ярких красок пестрит в глазах. Просторная терраса увешана расшитыми занавесками и уставлена красивыми ширмами. Обитые шелком сиденья утопают в цветах, на двенадцати узорчатых крюках висят нефритовые подвески, в золотых, инкрустированных драгоценными каменьями курильницах дымятся благовония, на коралловом столике разложены кисти и тушечницы, цитры и свирели. И вот уже полилось рекою вино, зазвучала музыка, зазвенели песни.
Ян попросил Сливу и Ледышку исполнить танец. Все стали в круг, дали знак музыкантам — и начали: в такт барабанам замелькали рукава узорчатых кофт, заколыхались полы халатов, кажется, будто журавли в небе машут крыльями. Следующая часть танца — Шаг лотоса: замелькали зеленые рукава, зашуршали шелковые красные юбки Сливы и Ледышки, которые вошли в круг. Потом настал черед Шага волны: кажется, будто весенние бабочки слетаются на цветы, будто фениксы клюют корм. Музыка стала быстрее — изгибаются гибкие станы, словно ивы под напором ветра, поднимаются вверх яшмовые руки и трепещут, словно ласточкины крылья в облаках. Танцующие сходятся, потом, повинуясь ритму, расходятся, коснувшись друг друга кончиками пальцев. Наконец круг разомкнулся, и все замерли в восторге, восхищенные красотой и талантами хозяйки терема.
Когда гости покончили с вином и всяческой снедью, Ледышка вышла вперед и сказала, обращаясь к Яну и к другим юношам:
— Сегодня я праздную возрождение нашего старого терема. Благодарю всех вас за то, что пришли на мой праздник. Давайте же каждый год собираться в этот день у меня и отмечать славное событие.
Один из друзей Цзи-сина вскочил и закричал:
— Господин Ян — герой этого пиршества. Да будет всем известно, что он самый талантливый поэт среди нас! Ради него я готов, по примеру Гао Ли-ши, [456] снять туфлю — госпожа хозяйка пусть бросит в нее тушь, госпожа Слива пусть разведет ее, гетеры Иволга и Милашка расстелят узорчатую бумагу, Фея и Облачко посветят фонарем, а господин Ян пусть напишет нам стихи!
456
Гао Ли-ши (683–762) — евнух, приближенный Сюань-цзуна. По преданию, Ли Бо во хмелю заставлял его снимать с себя туфли.
Опираясь левой рукой на столик, Цзи-син берет в руку кисть. Гетеры разводят тушь под названием Аромат дракона, расправляют тонкую, словно изготовленную руками Сюэ Тао, [457] бумагу, и Ян, не отрывая кисти, пишет, приговаривая:
— Коли сочинять стихи, пусть они будут такими:
Красная пыль на красных холмах —Значит, весну встречать;Синь черепицы, багрянец столбов —Терем ожил опять.Крыша изогнута, словно крыла,Ласточки мирно сидят.Хозяйка — наследница той, что слылаЖрицей зеленых палат!Древние танцы и песни хранитДочь достославной Вэй У,Красавица наша держит самаЧесть родовую свою!Тронула цитры струны она —Ответа от юноши нет,Пришлось ей надеть на себя старье —Верности свят обет!Тряпьем красивый прежде нарядПод ветром стал и дождем,Упала ограда, терем осел,Щели зияют в нем.Нехотя выйдет она на крыльцо,В изгибе бровей — тоска,Нет экипажей возле ворот,Даже их тень далека,Персик и слива увяли в саду —Нету на ветках ни лепестка!457
Сюэ Тао — знаменитая гетера Танской эпохи, одаренная поэтесса. С ее именем связано появление особого сорта тонкой бумаги для поздравительных посланий.
Цзи-син продолжал:
Пусть пробежит олень по траве —Трава сохранит аромат,Пусть молчаливо стоят цветы —Бабочки к ним летят.Горы и реки, луна и скала —Верен и вечен их круг,Только озера, где лотос растет,Исчезнут и явятся вдруг.Вот и сошлись ее красотаИ юноши дар наконец,Слушают весело радости песньРеки, и горы, и лес;В золоте белые стены блестят —Терем опять воскрес,Он даже лучше прежнего стал:Не терем — почти дворец!Вот он стоит, устремленный ввысь,Нет счету кораллам, шелкам,Жемчугом светлым украшен зал,В двери резные войду:Парами фениксы сидят на крыльце,Селезень с уткой в пруду;Люди луне подобны в ночи,А кони их — облакам!Если однажды узнала ты,Что кровные узы есть,Обязана ты до смерти хранитьСтаринного рода честь —Этот обычай древен, как мир,Лет его жизни не счесть!Если ты хочешь прославленной быть,Какой была твоя мать,Не уставай же в память ееПеть, играть, танцевать!Вот перед вами картин моих шесть —В дар их прошу принять!Когда Ян писал, один иероглиф соединялся с другим, и казалось, будто змея или дракон переползает со строки на строку. Окончив, он сказал гетерам:
— Больше не могу, голова кругом идет. Теперь ваш черед.
Начала Слива-в-снегу:
Эх, бросаю взор на восток!Багровеет луна.Перед зеркалом встав,Навожу красоту —Крашу губы, брови чернюИ, собой довольна сполна,Надеваю яркий наряд,В нем по цветам иду.Прочитала свои стихи Ледышка: