«Сон Водолея… наивная история»

ПРЕДИСЛОВИЕ

Дорогой читатель! У Вас в руках книга человека, появившегося на свет в период остывающего сталинизма, пережившего кукурузную оттепель, застойный ренессанс, антиалкогольную перестройку, беловежский развод и дикий капитализм по-русски! Теперь, в самом начале 21-го века, в период «бобла и оргазма», оглядываясь на прошедшее, он смотрит на свои мысли, поступки и в целом на свою совковскую жизнь с ужасом инопланетянина планеты Плюк галактики Кин-дза-дза, из одноимённого фильма кинорежиссёра Данелия, которого «дикари» приглашают на Землю, где нет «даже цветовой дифференциации штанов»!

Правда – не удобство, справедливость – не выгода и смысл – не целесообразность.

Совок – это понятие не профессиональное и не расовое, не национальное и не конфессиональное. Это понятие нравственное.

Жизненное кредо его: я за всё в ответе, если не я, то кто?! Кроме того, совок интернационален! Он есть в Европе и в Азии, в Америке, в Африке и в Австралии. Он тот лох между стяжателем и маргиналом, который вбил себе в голову, что надо спешить делать добро и который стремится реализовать этот, с точки зрения вышеуказанных крайних, бред на практике! Это участковый сорокалетний старший лейтенант милиции, которого знает вся округа и к которому идут по все вопросам жизни и смерти! Это школьный учитель из глубинки, который будет ходить в школу, даже если ему перестанут платить жалованье, и он будет жить только со своего огорода, потому что его ждут дети, и он их не оставит! Это участковый врач, идущий к людям в любую погоду, и не вздумайте ему сказать, что на базаре он заработает в день двухмесячную зарплату врача, он помнит клятву Гиппократа и знает всех в посёлке по именам, и Вас он не поймёт! Это военный, сознательно поступивший в училище, чтобы защищать Отечество (!), понимая, что служить ему, как медному котелку, всю жизнь скитаться по гарнизонам у чёрта на куличках, по съёмным квартирам, рискуя потерять семью, если жена со слезами и словами, что он погубил её молодость, уедет к маме! Это учёный или инженер, донашивающий последние штаны и застиранный галстук и не замечающий этого, потому что по ночам ему снятся формулы и железяки! Это провинциальный актёр, чей театр как бельмо на глазу у местной администрации, но каждый вечер он уводит за собой зрителя в другую жизнь, в другой сказочный справедливый и прекрасный мир, который только грезится нам, в другие человеческие взаимоотношения, хотя, выйдя из театра, он бежит на утренники и халтуры, чтобы хоть как-то свести концы с концами! Это, это, это… Эти люди будут сознательно и мужественно упираться в своей работе, но торговать на базар они не пойдут.

Когда говорят, что бытие определяет сознание, мне хочется своим оппонентам рассказать услышанную, уже не помню когда, где и от кого, историю времён второй мировой войны. Находясь в гитлеровском лагере смерти, женщины наводили на лице макияж из тёртого кирпича, глины и угольков, зная, что через несколько минут их отправят в газовую камеру и в печь! Дорогой читатель, Вы не чувствуете холодок под лопаткой от этой истории? А читатель мужчина не испытывает непреодолимое желание схватить в охапку эту беззащитную, но не сломленную в своей отчаянной женской сути женщину, и рвать зубами мутантов, а когда всё придёт к концу, соединить судьбы и души?! И в этой связи, не кажется ли Вам, дорогой друг, что человеческая жизнь сама по себе не самая высшая ценность, а есть ещё что-то, что остаётся по её завершению, и ради чего жертвуют собой? Хороший вопрос, скажут многие и покрутят пальцем у виска! Но если Вы задумались, то это Вы броситесь с гранатой под танк, прикрывая товарищей, это Вы пойдёте на бандитский нож, когда пытаются ограбить старика или изнасиловать женщину, это Вы будете битый час торчать на морозе возле лежащего бомжа и со своего мобильного каждые пять минут терроризировать милицию вопросом: почему долго едут, а потом пойдёте в магазин за чекушкой, чтобы не сдохнуть от воспаления лёгких и с радостью для себя найдёте этот день очень удачным, поскольку, возможно, спасли трижды никому не нужную жизнь совершенно незнакомого человека! Такие люди читаемы и прогнозируемы в своей искренности, доверчивости и надёжности. Они лохи, лопухи, совки, Семён Семёнычи Горбунковы! Над ними смеются и в лучшем случае считают чудаками, но жить без них не могут. Эта та, не очень большая категория человечества, которая, не давая уснуть совести, делает всех нас людьми!

Я не стремился к эпическому полотну, преследуя целью быстрое и лёгкое, на одном дыхании, прочтение и восприятие. Это попытка посмотреть изнутри на тот противоречивый мир, в котором жила огромная страна которой уже нет и, видимо, никогда больше не будет.

С уважением, Александр Куриленко

Александр Куриленко

Людям,

котам, собакам и всем, кому бывает больно и страшно, посвящаю…

СОН ВОДОЛЕЯ

наивная история

Поезд неторопливо приближался к станции, плавно покачиваясь и звонко постукивая на стыках. Уже остался далеко позади железнодорожный мост, высокие ажурные фермы которого были видны отовсюду на добрый десяток километров. Красавица река величаво проплыла под окнами вагонов, отражая своим безукоризненным зеркалом бездонное предвечернее небо, бережно несущее невесомые, чуть розовеющие облака.

Высокая насыпь закончилась, и тень от вагонов прыгала теперь по станционным постройкам, полосатым столбам, по каким-то ящикам и будкам, которые обычно располагаются вблизи станций, прижимаясь к железнодорожному полотну, как к родной матери. Казалось, поезд вот-вот зацепит что-нибудь из этого хозяйства, но он, ловко маневрируя, наконец, вышел к вокзалу и услужливо остановился у перрона.

В прежние времена это был едва ли не единственный пассажирский и грузовой путь в здешних местах, и поэтому был он очень оживлённый.

При подходе состава вокзал гудел, как пчелиный рой, всё шевелилось, суетились чемоданы и сумки. Тревожная радость отъезжающих и грусть провожающих смешивались на перроне в одно дыхание дальней дороги и неслись над людьми.

В билетную кассу, как правило, стояла вечная очередь, люди в которой заметно волновались и беспрерывно поглядывали в сторону поезда.

Проводники деловито открывали двери и, громко хлопая стальными площадками, протирали поручни, урезонивая пассажиров, подступающих стеной. Внутри тоже царило оживление, а, учитывая непродолжительность стоянки, в проходе заблаговременно выстраивалась плотная людская вереница, которая, поминутно пиная сумками и чемоданами выступающие внутренности вагона, медленно продвигалась к выходу.

Нынче же всё изменилось. Границы, политические амбиции и человеческая глупость разделили пространство и жизнь. Поезда ходили всё реже да к тому же ещё полупустые.

Вот и теперь его вагон с десятком случайных пассажиров, из которых выходил он один, остановился точно напротив вокзала, распахнутые двери которого демонстрировали миру сумрачную пустоту. На перроне из встречающих было всего несколько человек в форме железнодорожников, да две бабки с пацанёнком, лет десяти, которые подтаскивали к тамбуру какие-то мешки. Ещё, неподалёку паслась привязанная к вбитой в землю ржавой железяке белая коза с длиннющими рогами и цветастой ленточкой. Она, перестав жевать, с любопытством уставилась на происходящее, видимо не веря своим глазам, что из поезда может кто-то выйти.

Всю свою сознательную жизнь, путешествуя налегке, Юрий Константинович Апранин и в этот раз был обременен одной единственной дорожной сумкой. Накинув ремень на плечо, он спустился по решетчатым ступеням и шагнул на невысокий перрон, погладив напоследок тёплый поручень своего недолгого ночного приюта. Коза, уставив на приезжего деревянный взгляд, испустила в его сторону стрекочущее блеянье, и, видимо потеряв интерес к происходящему, принялась снова щипать пыльную придорожную траву.

Почему-то вспомнилось Юрию как много-много лет тому назад, когда ему ещё не было и пяти, он с родителями впервые приехал сюда. Как сошли они на ночной слякотный парапет, и он стоял рядом с большими немецкими чемоданами, а от паровоза шёл пар и стелился по огромным красным колёсам. Как где-то в промозглом сумраке тревожно ударил колокол, паровоз вдруг сердито зашипел, его страшные колёса бешено завертелись на одном месте, поезд, нехотя, тронулся, а потом пошёл быстрее, быстрее, пока совсем не пропал в темноте.

Отец тогда взял чемоданы, и они с мамой и братом пошли за ним мимо здания вокзала на задний двор, где их всех уже ждал дедушка, мамин папа, на телеге с лошадью. Отец с дедом уложили вещи, все расселись в повозке, укутались в овчинные тулупы, и подвода тронулась в холодную и сырую темень. Единственным источником света была керосиновая лампа «летучая мышь», которая болталась сзади на торчащей из телеги палке.

Дороги, в привычном её понимании, не было, вернее она представляла собой уходящую в поле, еле угадываемую в потёмках полоску земли, разрезанную вдоль глубокими колеями, которые были заполнены жидкой грязью вперемешку с мокрым снегом. Телегу беспрестанно кидало из стороны в сторону, она наскакивала на кочки, проваливалась в ямки, жалобно скрипела, но везла.