Соната разбитых сердец
Шрифт:
— Оскорбляйте меня, если хотите, Казанова… Пока можете! Но мы наблюдаем за вами. Имейте это в виду!
— Я в этом и не сомневался. А теперь вон отсюда, пока я не выгнал вас пинками!
Джакомо распахнул дверь библиотеки, с ледяным спокойствием приглашая Дзаго покинуть палаццо Брагадина.
Незваный гость наклонил голову, прищурился, глядя на Казанову, и злобно усмехнулся. Затем он резко выпрямился и покинул комнату. Дзаго пересек просторную прихожую и вышел через дверь, торопливо открытую для него запыхавшимся слугой.
Отвратительный помощник инквизитора исчез, но его угрозы повисли
Глава 24
Сломанная игрушка
Он развернул ее к себе спиной и теперь медленно гладил ноги, поднимаясь руками к ягодицам. Она чувствовала, как кружевные манжеты щекочут кожу. На Джакомо была белая рубашка, расстегнутая на груди.
— Я возьму вас еще один раз, — сказал он тоном, не предполагающим возражений.
Гретхен затрепетала от желания. Ее сводило с ума, когда он обращался с ней именно так — грубо, будто с уличной девкой.
Не дожидаясь ответа, Джакомо заставил ее нагнуться и вжаться головой в подушки. Левой рукой он собрал ее волосы, обернул их вокруг ладони и крепко сжал в кулаке, словно гриву непослушной лошади.
Гретхен чувствовала его нарастающее желание, но Джакомо не спешил: его пальцы неторопливо скользили у нее между ног, исследуя и лаская каждый чувствительный уголок. Нагнувшись, он коснулся языком ее уха, и Гретхен сладко застонала.
Наконец Джакомо овладел ею — сзади, с животной страстью, словно она была его рабыней, и Гретхен почувствовала себя на вершине блаженства. Его движения, сначала медленные, становились быстрыми, яростными, словно он брал ее силой, желая причинить ей боль и заставить навсегда запомнить, что она принадлежала ему. Еще один раз.
Гретхен казалось, будто страсть впивается ей в душу раскаленным клеймом, и это ощущение сводило ее с ума. Она достигла пика удовольствия уже трижды, но Джакомо сегодня был ненасытен, и вместе с тем в нем чувствовалась некая обреченность. Двигаясь внутри нее, он начал выкрикивать ругательства. Поначалу Гретхен не обратила на это внимания, полностью отдавшись моменту дикой страсти, но в какой-то момент ощутила укол сомнения. Джакомо придавил ее лицо к подушке, а пальцы сжимали волосы с неподдельной злостью. Или даже хуже — с отчаянием.
Несмотря на это, Гретхен продолжала стонать от наслаждения. Она чувствовала странное, нездоровое, но невероятно острое удовольствие. Никто из мужчин, с которыми ей доводилось быть раньше — а их было немало, — никогда не унижал ее подобным образом. Некоторые из них робели из-за недостатка опыта, другие были решительны и умелы, кое-кто даже проявлял грубость, но ни один не подчинял ее себе так уверенно, с такой утонченной жестокостью играя на ее тайном желании быть растоптанной и порабощенной.
Джакомо дарил ей блаженство, но блаженство порочное, извращенное. Она понимала это, однако все равно наслаждалась каждым мигом. В то же время Гретхен чувствовала, что что-то идет не так: Казанова как будто хотел выпить ее до дна, взять все, что она только могла ему дать, а потом бросить ее, словно сломанную игрушку.
Впрочем, даже несмотря на все это, ей хотелось лишь одного — чтобы он не останавливался. Когда Джакомо издал рычащий стон, получая свою часть удовольствия, Гретхен заплакала, но не произнесла ни слова.
Она отлично знала, что за игру затеяла с Казановой ее хозяйка и каковы ее правила. Ей можно наслаждаться ласками Джакомо, но нечего и думать о том, чтобы получить его любовь, этого никогда не произойдет. Да и их страстные свидания могут продолжаться только под строгим покровом тайны. Если графиня узнает о них, то сдерет с нее кожу ударами плетки.
Гретхен понимала, что Джакомо не испытывает к ней таких чувств, как ее собственные, он прямо об этом сказал. И если бы речь шла о любом другом мужчине, она бы и бровью не повела: Гретхен привыкла сама распоряжаться своей жизнью и ничего не боялась. Но перед Казановой невозможно устоять…
Дело было не только в роскошных прядях иссиня-черных волос, идеальной линии широких плеч, аквамариновых глазах или сильных руках, нет: особенным его делала та невероятная смесь саморазрушения и неудержимого романтизма, что составляла основу его характера. В Казанове чувствовалась некая обворожительная обреченность, нотка бесконечной печали всегда мелькала в глубине его глаз, а все, что он делал, было окутано легким флером покорности судьбе и одновременно непередаваемым очарованием. Гретхен совершенно потеряла голову, но не только потому, что с Джакомо можно было наслаждаться радостями плоти, совершенно не заботясь о границах приличий, каждый раз открывая новые и новые грани удовольствия, или потому, что он был самым умелым из всех ее любовников. Нет, дело было в первую очередь именно в том, что в нем невероятным образом сочетались принятие своей доли и отчаянная готовность биться до конца, а в глазах всегда читалась едва заметная толика горечи, означавшая, однако, вовсе не мольбу о прощении, а спокойную готовность покориться неизбежному.
Казанова был самым необыкновенным мужчиной из всех, кого доводилось встречать Гретхен, но она знала, что никогда не сможет назвать его своим. Ей уже было ясно, что Джакомо увлекся Франческой, а с ней, по всей видимости, продолжал встречаться лишь потому, что еще не нашел силы признаться в новом чувстве самому себе. Эта мысль больно кольнула сердце Гретхен. Когда Джакомо отодвинулся, выместив на ней все свои переживания, она осталась неподвижно лежать на животе.
Внезапно раздался громкий звон разбитого стекла. Гретхен резко повернулась и увидела отражение Джакомо в большом венецианском зеркале, висевшем на стене — сейчас его покрывала паутина трещин. Казанова сжимал окровавленный кулак, из некоторых порезов торчали кусочки стекла. Глаза искаженного отражения бешено смотрели на нее.
— Мы больше не сможем видеться, Гретхен. Резкая боль пронзила грудь прекрасной австрийки.
— Почему? — слабым голосом спросила она.
— Потому что все это не имеет смысла.
— Но как же… А что будет с пари с графиней фон Штайнберг? — попыталась возразить Гретхен.
Из груди Джакомо вырвался почти звериный рык.
— Проклятье! — воскликнул он.
Тут Гретхен впервые стало страшно.
— Хорошо, — сказал Джакомо более ровным тоном, изо всех сил пытаясь успокоиться, — хорошо. Но нам нужно прекратить то, что мы делаем.