Сонька. Продолжение легенды
Шрифт:
Константин лихо опрокинул бокал, поставил его на стол и неожиданно проделал то, чего никто не ожидал от него. Взяв Таббу за подбородок, он развернул девушку к себе и вдруг впился губами в ее губы.
Наступила тишина, кто-то робко попытался поаплодировать.
Поцелуй длился довольно долго. Затем Константин выпрямился, обведя взглядом победителя публику и ловя неуверенные аплодисменты, и в этот момент Табба изо всех ударила его по лицу.
— Негодяй! — Она схватила со спинки стула свою легкую шаль и, ни на кого не глядя, бросилась к выходу.
— Ты нахал, брат, — негромко произнес бледный
Табба, провожаемая удивленными взглядами публики, покинула фойе ресторана и побежала вдоль каретного ряда, размахивая рукой.
— Извозчик!.. — Лицо ее было мокро от слез. — Сюда! Пожалуйста!
К ней бросилось сразу несколько извозчиков.
— Куда желает барыня?!
— Куда прикажете?
— К вашим услугам, мадемуазель!
Девушка, подобрав подол платья, уже направилась было к пролетке, когда ей наперерез выбежал князь Петр Кудеяров и с разбега рухнул перед ней на колени.
— Умоляю! Бога ради, простите! Это недоразумение, глупость! — Он принялся хватать ее за руки, за одежду. — Табба, дорогая, простите! Умоляю, вернитесь!
Она оттолкнула его.
— Я вам, господа, не дама полусвета! Ищите подобных в других заведениях!
— Все в растерянности, мадемуазель! В шоке! Костя не находит себе места! Он раскаивается! Искренне раскаивается!
Неожиданно сбоку возник Константин собственной персоной и тоже упал на колени.
— Клянусь, раскаиваюсь! Виноват. Сам не понимаю, как это получилось. Есть желание, пристрелите! Я готов. Хоть сейчас вынесу револьвер!
— Я лично пристрелю тебя, пьяная сволочь!
— Пристрели, брат. Прошу тебя! Готов лежать здесь трупом, лишь бы прелестная мадемуазель Бессмертная вернулась в общество!
Извозчики, посетители ресторана и прохожие с улыбкой наблюдали за происходящим.
— Для начала я изобью тебя, негодяй! — Хмельной Петр то ли в шутку, то ли всерьез стал колотить склонившего голову брата. — Как ты мог такое себе позволить? Поцеловать при всех девушку, от которой я без ума?!
— Но я, брат, тоже без ума! — вскричал тот и стал целовать подол платья артистки. — Как же мы будем жить, безумные?
— Жить будет один, второй же сойдет с ума от горя и тоски!
Кудеяровы обхватили друг друга за плечи и стали дурачась плакать, утешая и жалея друг друга.
Таббе от их хмельного шутовства становилось все веселее, она присела перед ними на корточки и стала гладить по головам, затем помогла подняться и под аплодисменты зевак повела их в ресторан.
Публика в ресторане встретила появление Таббы и Кудеяровых громкими приветствиями, девушку проводили к ее месту, рядом с ней уселись братья в испачканной дорожной пылью одежде.
Табба подняла глаза и тут же натолкнулась на горящий взгляд Рокотова. Он едва заметно усмехнулся ей и приподнял бокал.
Молодая артистка ответила тем же.
К ней наклонился Константин, хмельно дыхнув в лицо:
— Вы простили меня?
Она кокетливо опустила глаза.
— Считайте, что простила.
— Константин… Дорогой брат Костя, — потянулся к нему Петр. — Больше ни слова… Сидишь и молчишь. Понял?.. Весь вечер.
— Как скажешь, брат.
Неожиданно Табба заметила на соседнем кресле золотые, усыпанные
Часики блестели, манили… Публика поднимала тосты, шутила, смеялась, а Табба все не решалась что-либо сделать с часами.
Наконец она незаметно опустила руку и мягко прикрыла их ладошкой.
Снова поднялся под аплодисменты хмельной публики Рокотов и, не сводя глаз с прелестной молодой артистки, стал читать:
Я верил, я думал, и свет мне блеснул наконец; Создав, навсегда уступил меня року Создатель; Я продан! Я больше не Божий! Ушел продавец, И с явной насмешкой глядит на меня покупатель. [2]2
Николай Гумилев. «Чужое небо».
Табба взглянула на младшего Кудеярова, сосредоточенно накладывающего закуску в свою тарелку, и коснулась его локтя.
— Ваши часы, граф, — и приподняла ладонь.
Улицы опустели, полная, сочная луна выкатилась на небо, отбил время колокол на пожарной каланче, изредка по улице с гулким цокотом проносились пролетки — город спал.
Время было далеко за полночь, в банкетном зале веселье катилось к концу, публика пребывала в хмельном, шумном состоянии — кто-то с кем-то отчаянно спорил, кто-то затягивал русскую народную, а кто-то спал, горько уронив голову на стол.
Табба также была довольно пьяна. Она, положив руки на плечи Петра Кудеярова, нежно заглядывала в его глаза и слушала непрекращающиеся речи.
— Вы грезите туманными снами о большой и чистой любви, — говорил граф, теребя жидкую бороденку. — Грезите! И не допускаете мысли, что подобная любовь существует. А она есть. Она бьется… трепещет рядом с вами! Неужели вы не слышите, как вопиет и замирает мое несчастное сердце?! Неужели вы, будучи тонкой и чувственной особой, не способны сострадать одинокому, отчаявшемуся господину. Я, милая девушка, ради вас готов на все! Кричать на весь мир о безответной любви! Немедленно предложить руку и сердце! А если прикажете, могу даже решиться на крайний, смертельный шаг! Погибну! Пущу пулю в сердце! Приму яд! Сделайте милость — прикажите, и я тут же исполню вашу волю!
Табба краем глаза видела Рокотова, порочно красивого и таинственного, снисходительно слушающего какого-то сухопарого господина с фанатично горящими глазами, но, почувствовав на себе его взгляд, рассеянно усмехнулась графу.
— Вот! Вы усмехаетесь? — печально заметил Кудеяров. — Усмехаетесь — значит, не верите. И какой смысл жить после этого? К чему стремиться? На что надеяться?
К нему сзади подошел младший брат и обнял его, бесцеремонно сбросив руки девушки с плеч.
— Надеяться, брат, надо только на себя! Не верь сладким словам, не принимай всерьез томные взгляды, не ищи утешения в лживых поцелуях и объятьях. Все ложь и суета! Все мимолетно и тщетно!