Сонные глазки и пижама в лягушечку
Шрифт:
Вы мотаете головой:
– Мои зубы в идеальном порядке.
– Хм, странно. Ну ладно, оставим телепатию Кью-Джо. – Он чешет заросший подбородок. – Кстати, если она такой крутой экстрасенс, то должна знать, что мы сейчас ее обсуждаем. По крайней мере чувствовать, что ты о ней беспокоишься.
Да, вы и сами задавались этим вопросом. Неужели Кью-Джо не понимает? Не хочется думать, что она мертва, или без сознания, или, хуже того, некомпетентна. Мало ли что могло случиться? Кью-Джо – сложная и непредсказуемая личность, так же как и ваш теперешний собеседник. Почему судьбе доставляет удовольствие сталкивать вас с такими персонажами?
– Конечно, – продолжает Даймонд, – если все, что она ловит, – это мысли о каких-то искусственных зубах…
– Ладно, хватит отвлекаться! – обрываете вы, озабоченно глядя на «Ролекс»,
20:33
– Сначала я показал ей слайды, снятые в деревнях бозо и догонов. Затем мы немного поговорили о феномене Номмо, продолжив дискуссию, начатую во время гадания. Она проявляла интерес, задавала много вопросов. Я угостил ее шоколадным печеньем и перешел к слайдам из Тимбукту. Похоже, ее удивило, насколько заброшенной выглядит эта страна. Она как-то притихла, перестала говорить. Возможно, дело было в ощущении заброшенности… а возможно, в шоколадном печенье. Я его сам испек, оно слегка пригорело. Если подумать, вкус горелого печенья замечательно гармонирует с чувством заброшенности. А потом пошли слайды университета Тимбукту – каждый из них Кью-Джо просила подержать подольше и жадно разглядывала, бормоча сквозь угольное крошево. Очередь дошла до группового снимка преподавателей, и тут я отлучился в туалет, ибо не мог больше сдерживаться. Когда я вернулся, ее уже не было. Ни записки, ничего. На тарелке осталась пара недоеденных печений, и денег она не взяла.
Вы готовы заказать еще один бокал, но Даймонд до сих пор не осилил первого, и заказывать третий было бы неприлично.
– Убежать, не доев печенья и не забрав денег? – говорите вы. – Что-то не похоже на Кью-Джо. Хочу тебя кое-что спросить. Хм-м… не знаю, как это поприличнее… Сейчас, когда ты ходил в туалет… В общем, ты отсутствовал довольно долго.
– По сравнению с чем?
– По сравнению с тем, сколько времени тратит нормальный человек, чтобы сходить в чертов туалет!
– Ты имеешь в виду по-большому или…
– Так, хватит! Не надо углубляться в детали! Боже! Я просто хотела спросить… хотела понять: ты пробыл в туалете столько же, сколько и сейчас?
– Да, приблизительно. Тогда я тоже…
– Стоп, стоп! Мне плевать, чем ты там занимался. Я хочу знать лишь одно: можно ли с уверенностью сказать, что Кью-Джо оставалась в одиночестве более десяти минут?
– Да. Но меня это не встревожило. У Кью-Джо в отличие от среднего американца период концентрации внимания дольше, чем мормонский оргазм.
– А как насчет индейца?
– Ты про Урагана? О, у него период концентрации внимания просто бесконечен!
– Ураган, шмураган. Какая разница! Где он находился в это время?
– Ураган сидел в яранге, созерцая вложение своего капитала.
– В какой еще яранге?!
– Точнее, в вигваме.
– О чем ты говоришь?
– Ураган называет свою квартиру вигвамом – то ли с иронией, то ли с сарказмом. Этих индейцев не поймешь. В «Гремящем доме» две квартиры: одна моя, другая его.
– Квартиры сообщаются? Он может к тебе войти?
– Ответ положительный на оба вопроса. – Даймонд улыбается, как мама на картинке «мам, смотри, что я умею!» – одновременно и гордо, и встревоженно. – Гвен, у тебя прирожденный талант сыщика. При удачном раскладе ты могла бы стать республиканским юристом.
Вы пожимаете плечами: да, это лучше, чем работать сиделкой.
– Как ты с ним сошелся?
Даймонд подзывает официанта и заказывает вам винный коктейль. При этом он привлекает внимание одного из сидящих у бара – кажется, брокера из «Пэйн Уэббер». Парень встает и направляется к вам, пузырем выдувая на губах вопрос о способности нефтяных компаний слить активы в случае ухудшения кредитной ситуации. Даймонд отмахивается от него.
– Нефть! – фыркает он. – Это так старомодно!
Вы с удовольствием развили бы тему, поскольку и сами владеете сотней акций «Экссона», которые уже не стоят и трети своей начальной цены.
– Конечно, если доллар перестанет играть роль мировой валюты, – говорите вы, – то импорт нефти в США сократится, и…
– Кстати о нефти, – прерывает Даймонд. – Ураган из племени команчей, его настоящее индейское имя – Грозовой Смерч. В документах он, конечно, проходит под каким-то обычным американским именем.
– Ураган владеет боулингом?
– Да, боулингом плюс еще одной штучкой. К этому я и веду. Он переоборудовал подвал в жилое помещение, чтобы можно было лежать на диване и слушать «гром» на «небе», почти как в старые времена, в прериях. За те деньги, что он заплатил, покупку боулинга нельзя было назвать хорошим вложением капитала, но я всегда считал, что счастье дороже выгоды. Или ты не согласна? В подвале «Гремящего дома» хватило места на две большие квартиры, и когда Ураган предложил мне вселиться в одну из них, я ощутил себя персонажем из ковбойского фильма: единственный бледнолицый, которому доверяют индейцы. В то время я жил в мотеле на Аврора-авеню, и переезд в «Гремящий дом», как ни крути, был шагом вперед. Правда, когда боулинг перешел на круглосуточный режим, времени на сон практически не осталось. К постоянному грохоту я долго не мог привыкнуть. Даже подурнел от бессонницы. А ведь меня считали чертовски симпатичным парнем!
«Это кто же, интересно? – думаете вы. – Рокерские шлюхи, чьих дружков посадили в тюрьму?» Но тут официант приносит вино, и вы ограничиваетесь тем, что презрительно закатываете глаза.
– Через два года после того, как я переселился в «Гремящий дом», Ураган увлекся рынком искусства. Связался с дурной компанией, начал посещать вечеринки, где гости раздевались догола и смотрели прямые трансляции с аукциона «Сотби» по спутниковому каналу. Справедливости ради отмечу, что на торговле живописью в то время можно было неплохо подняться: цены на картины взлетали вдвое за одну ночь, бездарные тараканы-пачкуны из Сохо разъезжали на роскошных лимузинах, а европейские художники переворачивались в гробах при каждом ударе аукционного молотка. Так что я не очень удивился, когда Ураган отслюнил три миллиона за картину Ван Гога.
– Ничего себе! Три миллиона за картину Ван Гога?!
– Да, но это ведь был Винсент Ван Гог, Гвен! А не его братец Элмер. Нормальная цена по тем временам. Проблема заключалась в другом: три миллиона составляли все сбережения Урагана, не считая боулинга. Он выжидал несколько лет, надеясь, что помазанная краской тряпка подорожает в четыре раза, однако японские коллекционеры очухались, и у рынка искусства отвалилось дно. Один голландский индустриалист предлагал за картину восемьсот тысяч, но Ураган, должно быть, сохранил генетическую память о манхэттенской сделке. Он наотрез отказался продавать. В конце концов его отец, узнав о богемном заскоке сына, пришел в шаманскую ярость и появился на пороге «Гремящего дома» в расшитом бизонами пончо, чтобы своими глазами увидеть знаменитую картину. Увы, Ван Гог с момента покупки хранился в банковском сейфе, и это довело старика буквально до истерики: «Как?! Ты потратил на картину столько денег и даже не смотришь на нее?!» Он заставил Урагана забрать Ван Гога из банка и повесить на стену. «А теперь мы будем на нее смотреть». И они вдвоем уселись на диван и смотрели на картину целую неделю не отрываясь – а ведь мы говорим о каком-то тусклом, мрачном наброске с изображением чистящих репу крестьян, – после чего отец встал и молча уехал в Оклахому. А Ураган с тех пор подсел на картину. Не может без нее жить. Да и не хочет. Это превратилось в своеобразную медитацию, дающую чувство покоя и понимания. День за днем он только и делает, что сидит и созерцает. Голландец каждый месяц повышает цену, но Ураган и слушать не хочет.