Соперник Цезаря
Шрифт:
— Ворен победит.
— Говорят, Ворен — оборотень и в полнолуние может волком обернуться.
— Вранье.
— Я тоже думаю, что вранье. Но слышал, как он воет по ночам волком. Говорят, он своих легионеров с собой зовет, и они все вместе воют на луну.
— Гаю вчера ногу отпилили, — сказал раненый, не поднимая головы, — то ли легату Цицерону сказал, то ли своему товарищу, навалившемуся всем телом на костыль. — Он не орал — мычал только да железный гвоздь грыз.
— Помрет, наверное, — отвечал легионер на костыле.
— Выкарабкается.
Квинт все же сообразил, что разговор затеян для него, и вошел в барак. Почти все его легионеры были ранены — многие уже по два или три раза. Чуть ли не каждый день приходилось отбивать атаки. Галлов было много,
В бараке пахло мерзостно — потом, гноем, кровью, испражнениями. Даже свежий запах хвои, жженого дерева и лекарских настоек не мог перебить устоявшуюся вонь. Гай лежал на деревянном ложе, накрытый своим военным плащом и поверх — двумя одеялами, своим и чужим. Но все равно его бил озноб — зубы так и плясали.
— Я велю принести тебе вина, — проговорил легат. У него осталось еще пять бутылок фалерна. Сам он уже вина не пил — держал для таких тяжких случаев.
Гай закусил прыгающую нижнюю губу, приоткрыл веки и едва заметно мигнул, давая понять, что благодарит. Он пытался даже что-то выговорить, но издал лишь короткий всхлип.
В бараке было холодно. Соломенная крыша сгорела во время недавней атаки галлов, и теперь деревянное строение покрыли тесом да еще сырыми шкурами, чтобы дерево не вспыхивало при попадании горючих снарядов. Крышу закончили только вчера, и барак не успел прогреться. Не так рассчитывал Квинт Цицерон провести эту зиму. Впрочем, зима не обещала быть спокойной с самого начала: недаром император не уехал обратно в Цизальпинскую Галлию, остался зимовать в двух днях пути от Квинта Цицерона, в Самаробриве. Только как до него добраться? Легат Лабиен, дерзкий и удачливый вояка, тоже недалеко, на границе с областью треверов, [145] но и к нему гонцу не пробиться.
145
Область треверов — область в долине реки Мозель.
Цицерон вышел из барака и двинулся по виа принципалис. [146] Центурион, сидевший у костра, заметил легата, поднялся и пошел следом. Квинт кутался в плащ, но все равно его трясло. В лагере повсюду слышался перестук топоров: праздных не было, с утра даже раненые, кто не из тяжелых, — за работой. Несколько солдат на костре варили кожу — запасы продовольствия подошли к концу.
«Скоро друг друга станем есть», — усмехнулся Цицерон и стал подниматься на сторожевую башню.
146
Виа принципалис — улица лагеря, которая шла между палатками-бараками легионеров и палатками военных трибунов. Квадрат римского лагеря делился на четыре части двумя улицами — виа принципалис и виа преториа.
Несколько дней назад ушел к Цезарю посланец — раб одного из союзников-галлов. Обещал тайными тропами пробраться к проконсулу в Самаробриву. Если доберется, то Цезарь приведет подмогу и разобьет галлов. В том, что Цезарь разобьет галлов, никто не сомневался. Если гонец не дойдет — они здесь все погибнут. Предыдущие посланцы не дошли.
Квинт остановился на площадке рядом с часовым.
— Пароль, — проговорил машинально.
— «Надежда лагеря», — отозвался легионер.
— Тихо? — спросил легат, оглядывая возведенную вокруг римского лагеря галлами стену. По всем правилам военного искусства построили, научились. Варвары всегда быстро учатся.
— Тихо, — отвечал солдат.
— Это хорошо, — кивнул Цицерон.
Если тихо — значит, гонца не поймали. Головы прежних посланцев-неудачников, надетые на колья, красовались над галльским валом. Вал высокий — выше человеческого роста. И ров широк — не меньше пятнадцати футов шириной. Железных инструментов у галлов не было: копая ров, дерн они снимали клинками мечей, а землю вынимали руками и уносили в плащах. Варвары… Здесь, во рву, их полегло немало на седьмой день осады, когда они яростно кидались на римские укрепления. Галлы подступили вплотную — им было не податься назад и не отойти. Квинт был со всеми на стене; он сам себе казался катапультой, с механическим однообразием мечущей дротики. О том, что он не механический, а живой, напоминала лишь боль в натруженной руке. Кажется, он и не боялся в те часы. Квинт прикрыл глаза, будто проверял себя — не обманывает ли память? Странно, но он не боялся. Одна мысль была: сделать все, как надо, спасти лагерь. А то попрекнут: неопытный, изнеженный, старый. Однако в тот день, когда ветер ревел в кронах деревьев, как сумасшедший, и разносил огонь с загоревшихся соломенных крыш по всему лагерю, они выстояли. Смогли. А сколько еще смогут? Приступы — чуть не каждый день.
Хорошо, успели завезти осенью много леса — теперь есть чем стены надстраивать и бараки ремонтировать, и обогреться тоже можно. А вот с хлебом и фуражом — беда. И легионеры просто валятся с ног от недосыпа и усталости.
Квинт отвернулся от вражеского лагеря и стал глядеть на соседние холмы, поросшие лесом. Фиолетовые стволы на фоне зеленого, под сине-стальным небом. И тут вдруг понеслась снежная кутерьма, будто невидимая рука сыпанула птичьим пухом из горсти. И Квинт подумал, что мир этот, холодный и недужный, все равно удивителен и до боли красив.
Квинт на миг прикрыл глаза, и тут в голову ему пришла какая-то дивная фраза, будто птица прошелестела крыльями. Квинт даже рот приоткрыл — хотел выкрикнуть эту фразу, так она была хороша. Но слова прошелестели и пропали. Их спугнул крик.
Квинт поглядел вниз. Несколько галлов пытались вытащить вмерзшие в землю тела своих товарищей, и тут налетел на них центурион второй центурии Тит Пулион. Пулион метнул пилум, наконечник вонзился одному из галлов в грудь и переломился. Варвар покачнулся и рухнул на товарища. Вмиг в Пулиона полетели пять или шесть дротиков. Центурион успел укрыться за тяжелым щитом, но два дротика пробили щит насквозь. Пулион схватился за меч, но не мог двинуться с места: дротики сделали его щит неподъемным, а галлы продолжали обстреливать и не давали носа высунуть. Легат смотрел на этот неравный поединок, раскрыв рот, будто на захватывающем спектакле. Ор стоял страшный, даже часовой рядом с легатом вопил: «Беги!» Кричали легионеры на стене, кричала охрана ворот. Галлы тоже вопили, но на гребне своего вала не показывались, лишь головы их мелькали за укреплениями — боялись ловушки. Лишь один отряд участвовал в этой неравной схватке.
Тем временем варвары прекратили стрелять: решили, что римлянин либо ранен, либо убит, и надо бы посмотреть, что с ним. Галлы побежали к застывшему за щитом центуриону. А из римского лагеря мчался вечный соперник Пулиона — Луций Ворен во главе десятка легионеров. Возле щита и укрывшегося за ним Пулиона римляне и галлы сошлись. Ворен налетел на варваров с мечом, ударом тяжелого щита с умбоном, как тараном, сбил с ног вожака, остальные подались назад. Тут и Пулион вскочил и кинулся на галлов, бросив изуродованный щит. Легионеры тем временем обступили его, прикрыли щитами, и все вместе двинулись к воротам. Кто-то был ранен: по снегу частили алые капли. А со стены римляне принялись метать дротики, чтобы отогнать галлов от своих.
— Опять решили храбростью помериться! — улыбнулся Квинт Цицерон.
— Как же, храбростью, — хрипло отвечал часовой — от крика сел голос. — С голодухи животы подвело, вот и полезли в драку. Лучше уж в драке погибнуть, чем от голода подыхать.
Ворота лагеря распахнулись, пропустили римлян и закрылись.
А в галльском лагере крик поднялся пуще прежнего. Через несколько мгновений на копье рядом с изрядно подгнившими появилась новая голова — очередной посланец так и не добрался до Цезаря. Легат пошатнулся — показалось, что чья-то ледяная рука сдавила сердце.