Соправитель
Шрифт:
Это было давно, но буквально на последнем приеме Елизавета вновь вдела красную розу в свое платье. И никто в здравом уме не позволил бы сейчас повторить «подвиг» Лопухиной. Екатерина же и не знала о последнем туалете Елизаветы, как она не знала, какое именно ожерелье было на императрице.
Так что получалось, что для общества, а из присутствующих некоторые были на елизаветинском приеме, наряд Екатерины Алексеевны создавал, как в этом мире говорят, скандаль. Повторить в точности платье императрицы не удалось, но расцветку сохранили. Ну, а служанки и советчицы Екатерины
— Пойми, ты, Степан Иванович, или прими на веру: или она нас, или мы ее. Не удалось изменить Катерину, мне тоже жаль. Приходится отвлекаться на дела семейные вместо того, чтобы заниматься действительно важным для России, — сказал я и похлопал по-дружески соратника.
Прием начался с речей, полных заверений о разумности решения императрицы, что государыня полна мудрости, что назначила меня… и далее в том же духе про генеральную линию и гений «дорогого Леонида Ильича». Именно такие ассоциации и вызывали все подхалимажи и расшаркивания.
Поздравления лились рекой, а супруга отыгрывала мраморное изваяние. Катерина не могла взять в толк, отчего некоторые дамы, да и кавалеры, стараются обойти ее сторонкой. Это ее злило, даже гневило, но она держалась.
— Катя, а как ты думаешь, ты у Замойского одна такая? — начал я выводить жену из себя. — Отвечу тебе. Не одна!
— Зачем ты так, словно девка сволочная? — прошипела Екатерина, внешне не изменившись в лице.
— Почитай! — сказал я и передал письмо.
Лицо Екатерины менялось, эмоции захватывали все ее естество. Предательство! Анджей Замойский ее предал!
— Ты, это ты все сделал! Дрянь! Дрянь! — с каждым словом голос Катерины звучал все более громко, более остервенело и истерично.
— Екатерина Алексеевна, побойтесь Бога! — максимально реалистично взмолился я.
— Ты испортил мою жизнь, урод. Урод! — продолжала Екатерина позориться и позорить меня.
Уже этого было предостаточно, чтобы покрыть себя некоторым пренебрежением общества. Для этого общества вот так открыто обзывать своего мужа было моветоном. Вот украдкой, в узком кругу — да. А тут еще и оскорбления наследника, что вообще за гранью. Я сознательно шел на то, что мой авторитет, в некоторой степени пострадает, но все будут знать, что Екатерина не в себе.
— Ты можешь с ним поговорить, Замойский ждет тебя во дворе, — сказал я и отступил, давая проход своей пока еще жене.
Весь этот спектакль был рассчитан на реакцию общества, но, прежде всего, на одного зрителя — архиепископа Платона. И началось представление в ту минуту, как удалось подвести главного московского священника ближе.
Я подбежал к окну, показывая пример любопытнейшим из гостей. Внизу было видно, как выбежала Екатерина, как она бросилась целовать Замойского, тот так же проявлял эмоции и поддавался поцелуям.
— Отойди от оконца, государь-цесаревич, — сказал подошедший ко мне архиепископ Платон.
— Отче, как же так? — взмолился я, и мало было в том притворства. — Предательство это!
— То извращенные умы, что в миру нашем превозмогают над здравыми помыслами, — ответил священник.
— Как же жить с женой опосля такого? —
Весь этот спектакль был разыгран для того, чтобы создать прецедент для развенчания. Я не хотел убивать Екатерину, но и быть с нею было уже невмочно, не святой я, чтобы прощать всех и все, не глупец, чтобы не заметить возрастающее стремление к власти у Софии Августы Фредерики. Видел, как вокруг нее начинает создаваться команда. Еще нет своего условного «Григория Орлова», но и он может появиться, в гвардии достаточно решительных людей с духом авантюризма.
Теперь измена налицо, дурное поведение на людях присутствует, можно счесть по совокупности поступков, что Катерина теряет разум. Если это не причины для развенчания, то что? Да, я попадал под некоторое осуждение, но в меньшей степени даже, чем было, когда Екатерина тайно, но известно для всех, изменяла. Оконфузилась она, а вкупе с иными эпизодами эта женщина сегодня теряет все, прежде всего надежды на трон.
— Ладно-то все получилось, — первоприсутствующий от Синода в Москве покачал головой и пристально посмотрел на меня. — Заседание Синода через месяц, а тут вон оно как… Жена наследника грешит да бесовскими деяниями свет смущает. А не удумал ты изнова венчаться?
— А как мне быть рядом с женой, что вот так любуется с папистом? — теперь уже я сверлил взглядом архиепископа.
— А ты, государь-цесаревич, на веру не переводи! Папист полюбовник твоей жены, али нет, то второе. Не старайся убедить меня, я и так вижу грехопадение и на то государыни укажу. Ведать ты должен, что токмо императрица решает сред дворян знатных, кому быть с женой, а кому и изново венчаться, — архиепископ покачал головой.
Этот разговор подслушали, что немудрено, так как голос у Платона был зычный, громкий, я же ему вторил и тоже был громок. Так что, уверен, уже через три дня и Петербург будет судачить о происшествии.
Не хочется и вспоминать ту истерику, которую закатила Екатерина, когда мы остались наедине. В какой-то момент я даже почувствовал себя подонком. Это в покинутом мной времени достаточно было прийти в ЗАГС, подать заявление и развестись, если нету дележа имущества. Так же это делалось? Не интересовался ни разу. В любом случае это было быстро и просто. Здесь не так. Большая надежда на то, что оскорбление Елизаветы Петровны со стороны Катерины, как и сегодняшние элементы наряда, да и сам факт, что невестка позорит венценосное семейство, — все это повлияет на решение императрицы. Отличным вариантом был бы монастырь.
Эх! Так толком и не поговорил ни с кем о своем назначении.
*………*………*
Петербург
26 апреля 1751 года
— Ты мне, Алексашка, ответь, нет, вы все ответьте, что мне с этим апломбом делать? — кричала Елизавета, опасно размахивая увесистой тростью возле голов своих советников. — Этак она и мать свою опередила в безрассудстве. Была же умная девка, думала, отдам ее за своего оболтуса-племянника, так и добро будет, а тут вот оно как. Так что предлагаете?