Соправитель
Шрифт:
Проблема, которую решал Степан Иванович в первый месяц ссылки, как раз и заключалась в недопущении смуты.
Как только меня, в сущности, арестовали, многие начали выказывать недовольство. В выкриках и решительности впереди остальных были казаки, которые лишались бы без меня многих возможностей для возвышения и становления богатыми станичниками. Хотелось бы верить и в наличие других мотивационных факторов, но самый логичный именно такой.
Шешковскому пришлось тушить эти угольки, чтобы не разжечь пожар. Даже если и хотеть государственного переворота, то не так. Стихийность
Степан Иванович вновь подтвердил свой профессионализм или природный дар. Он не только, не без помощи Кондратия и Степана, вразумил казаков, но и добился того, чтобы о намерениях ни казаков, ни некоторых горячих голов из гвардии не прознала Тайная канцелярия.
— Думаешь, что будет дальше, после того, как я уже не глава Военной коллегии? — спросил я у Шешковского, как только тот сел в карету.
Степан Иванович уже намекал на то, что ему непонятен собственный статус. По оплате все устраивает, но кто он? Уже не чиновник, а просто человек наследника?
— Что мне делать в коллегии, коли Вас, Ваше Высочество, там не будет? Со Степаном Федоровичем Апраксиным мне не сработаться, — ответил Шешковский, заискивающе смотря на меня.
— Найдется работа, Степан Иванович, и в Москве будет чем заняться, и в других городах да весях. Ты не забывай прорабатывать план нашей главной операции. Не спеши! Ни в коем разе на нас подозрение лечь не должно. Работай только через сторонних людей, что быстро после исчезнут. Теплые, во всех смыслах, местечки в Америке им уже уготованы, — сказал я, похлопав соратника по плечу, но потом резко перешел на иную тему: — Говори о Катерине!
— Я передавал письмо, Ваше… — начал говорить Шешковский, но я перебил.
— Ты, Степан Иванович, уже достаточно для меня сделал, чтобы наедине обращаться без титулования, да и чуть быстрее тогда получится рассказ, а то мы доедем до Ораниенбаума, а я так и не узнаю подробностей, — сказал я и стал само внимание, стараясь воспринимать информацию без эмоций.
Среди подробностей существенным было то, что общение моей оскверненной супруги и Анджея Иеронима Замойского происходило чаще в трактире, что выкупило английское посольство и использовало заведение для своих нужд.
Эту забегаловку с названием «Гусь и шпага» мы уже давно разрабатывали. Сложно пришлось: персонал не подкупен, сплошь английский, устроить туда своего человека не получилось. Оставалось довольствоваться только подслушиванием рядом да пару раз разговорить некоторых иностранцев-посетителей трактира. Однако, вместе с Екатериной была фрейлина Гагарина, уже давно, можно сказать, «наш агент».
— Какие сведения англичанам передавала, кроме того, что мы с тобой сочинили? — спросил я, сжимая кулаки.
Уже свыкся с тем, что не сложится мое благополучие с Катериной, но нате, екает сердечко, может, это и уязвленная мужская гордость!
—
— Ты говори, как все есть! Я знаю себе цену, и как муж тоже, так что поклепы и лжа сильно обидными не станут, тут поступки Катерины важнее, — успокоил я Шешковского.
Вина за измену Катерины, по ее оправданиям, лежит и на мне, так как я не ценил и хотел запереть ее в стенах, а еще я и так себе мужчина… Можно в себе, после таких слов, и комплексы развить, если бы уже не вторая жизнь и определенный опыт. Из доклада было так же понятным, что еще до самого непосредственного предательства брачных клятв на жену стали оказывать влияние.
В какой момент Катерина сделалась любовницей Анджея, Шешковский не знал. Он предполагал недельные ухаживания, но роман начал развиваться очень стремительно. Встречи были и в Ораниенбауме, и в карете, даже умудрились встретиться, естественно под чужими именами, в «Элите». Великой княгине внушали то, что я плохой муж, что в своих поездках обязательно укладываю девиц штабелями.
Но они перестарались. Скорее всего, план был таков, чтобы связь Анджея и Катерины была тайной и лишь скрепляла английскую ориентированность Великой княгини. Но влюбленные стали совершать множество ошибок. Уже далеко не мальчик, Замойский начал жить по принципу «седина в бороду — бес в ребро», ну а Катерина и без наркотиков и алкоголя была в любви безудержная. Это я в наших отношениях ее одергивал, ясновельможный Замойский, видимо, сдерживать не собирался.
— Она еще не понесла от него? — задал я напрашивающийся вопрос.
— Достоверно неизвестно, но Великую княгиню тошнило, несколько дней не выходила из покоев в Зимнем дворце. После государыня потребовала от нее переселится в Ораниенбаум и ждать мужа, и она уже как четыре дня злоупотребляет хмельным и курением… не без нашей помощи. Но есть уверенность, что либо кровь сама пошла, либо медикус помог, и от бремени она избавилась, но сие доподлинно неизвестно, — последняя фраза Шешковского продемонстрировала, что его мучает совесть, не нравится безопастнику решение по Катерине.
— Ты полагаешь, что мы что-то делаем неправильно? Или нужно было убить ее? А есть ли гарантии, что яд не будет обнаружен? Что я не попаду под подозрение? — спросил я чуть дрожащим голосом.
Мне самому не нравилось происходящее. Возможно, Шешковскому еще сложнее, он же не обладает послезнанием, для него Екатерина Алексеевна представляется жертвой. Я честно хотел нормальной семьи, я, как мне казалось, делал для этого много. Несмотря на то, что чувствовал крайнее угнетение, когда меня уже убивали миньоны жены, несмотря на то, что многие тенденции к разрыву зародились не вчера, а многим раньше, я гнал от себя дурные мысли и старался поддерживать иллюзию счастливой семьи. Думал, нагружу жену работой, не останется времени на глупости. Ну, не мог же я сидеть сиднем возле юбок Катерины, устраивать тотальный контроль и ладить в семье домострой?