Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.
Шрифт:
«Огонь!» — мелькнуло в голове. Но… выстрелов не раздалось. «Если вы, юные, жертвуете собой и идете навстречу страданиям, то не мне ускорять разрешения счетов с жизнью. И я вышвырнул наган и сорвал Анненскую ленту с рукоятки шашки.
«Ну, теперь терзайте меня», — подумал я, став у стенки ниши, против двери в кабинет последнего заседания Временного правительства России, и эта жалкая, трусливая мысль заслоняла собою отчетливость выражения лиц членов правительства, стоявших вокруг стола и частью выжидающе вглядывающихся во вход
Это мужество министра отвлекло меня от думы о себе и сразу создало какое-то оригинальное решение войти во что бы то ни стало в кабинет и понаблюдать, что будет дальше. И я, приняв решение, чуть было не пошел. «Стой! — остановил я себя. — Подожди, когда войдет эта шляпенка, направляющийся сюда, а то члены правительства, увидав тебя первым, еще подумают, что ты струсил и прибегаешь под их защиту».
И я пропустил войти в дверь шляпенку, а за ним еще несколько человек, за которыми уже и протиснулся в кабинет и остановился у письменного стола перед окном и стал наблюдать.
«Историческая минута!» — мелькнуло в голове.
«Не думай — смотри!» — перебило сознание работу мысли.
И я смотрел.
С величественным спокойствием, какое может быть лишь у отмеченных судьбою сыновей жизни, смотрели частью сидящие, частью стоящее члены Временного правительства на злорадно торжествующую шляпенку, нервно оборачивающегося то к вошедшим товарищам, то к хранящим мертвенное, пренебрежительное спокойствие членам Временного правительства.
— А это что?.. — поднялся Терещенко и говорит, протянув руку, сжатую в кулаке.
«Что он говорит?» И я сделал шаг вперед.
— Сними шляпу…
Но его перебивает другой голос:
— Антонов, я вас знаю давно; не издевайтесь, вы этим только выдаете себя, свою невоспитанность! Смотрите, чтобы не пришлось пожалеть; мы не сдались, а лишь подчинились силе, и не забывайте, что ваше преступное дело еще не увенчано окончательным успехом, — обращаясь к нервно смеющемуся, говорил новый голос, который я не успел определить, кому принадлежит, так как в этот момент меня что-то шатнуло и перед глазами выросла взлохмаченная голова какого-то матроса.
— А, вот где ты, сволочь! Наконец попался! — врезалось в уши грубое, радостное удовлетворение матроса.
— Пусти руки, не давай воли рукам, что тебе надо? Я не знаю тебя! — глупо–растерянно защищался я словами, свалившись с неба на землю.
— Не знаешь? А кто меня арестовал на лестнице и отобрал револьвер?.. Отдай револьвер! — приставал матрос, действительно отпустив руки от воротника моего мирного времени офицерского пальто.
«Ого, с ним можно разговаривать!» — пронеслась мысль.
— Какой револьвер? Я тебя не знаю. Мало
— Ну, нечего там, отдай револьвер, а то…
— Что — то? Видишь, у меня моего нет. Пойди в Портретную галерею и там возьми; отстань от меня. Не мешай слушать!
— Да ты мне мой отдай. Я за него отвечать буду.
— Врешь! Кому отвечать будешь? Начальства нет теперь для вас, так нечего зря языком чесать. Смотри лучше, там на столе нет ли какого револьвера, — убеждал я его.
Но он вытащил из кармана кошелек и из него бумажку — удостоверение, что ее предъявитель, товарищ матрос такой-то, действительно получил револьвер системы Наган, за таким-то номером от Кронштадтского Военно–революционного комитета, куда по выполнении возложенной на него задачи обязан вернуть означенный револьвер. Следовали подпись и печать комитета.
— Да, ты прав, ты должен был бы его вернуть, если бы имел. Но ты его потерял в бою. Ты это и доложи, — урезонивал я его, в то же время соображая, что он или глуп как пробка, или издевается надо мной. Мне начинало надоедать, и я стал нервничать.
— Мне не поверят, скажут, что я пропил. Да чего там болтать! Раз взял чужую вещь, то должен знать, где она. Отдай револьвер! — приходя в повышенное состояние настроения, снова начал свои требования матрос, но на этот раз замахиваясь кулаком.
— Стой, подожди! — остановил я его с внутренним ужасом, что он меня сейчас ударит, а затем…
И тут, под влиянием ужаса, что меня ударят по лицу, я совершил гадость, мерзость. Я бросился к стоявшему к нам спиною члену Временного правительства.
— Послушайте, избавьте меня от этого хама. Я не могу его убить, иначе всех растерзают! — говорил я, дергая его за плечо.
Он обернулся. Бледное лицо и колко пронизывающие глаза.
— Ах, это вы давеча что-то объясняли мне! — вспомнил я. — Вот этот матрос требует, чтобы я вернул ему револьвер, который я у него отобрал вечером, во время очищения первого этажа у Эрмитажа. У меня его нет. Объясните ему, — быстро говорил я.
Старичок выслушал и принялся мягко что-то говорить матросу, который растерянно стал его слушать. Я же воспользовался этим и быстро отошел на свое старое место у письменного стола, рядом с окном, и снова стал смотреть, что творится в кабинете.
В кабинете уже было полно. Члены Временного правительства отошли большею своею частью к дальнему углу. Около адмирала вертелись матросы и рабочие и допрашивали его.
Но вот шляпенка Антонов повернулся и прошел мимо меня в нишу и, не входя в нее, крикнул в Портретную галерею:
— Товарищи, выделите из себя двадцать пять лучших вооруженных товарищей для отвода сдавшихся нам слуг капитала в надлежащее место для дальнейшего производства допроса.
Из массы стали выделяться и идти в кабинет новые представители красы и гордости Революции.