Сопротивление (сборник)

Издание выпущено при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Правительства Санкт-Петербурга

Есть книги, обреченные стать редкостью еще до своего выхода. Таково, попавшее мне в руки – только из типографии – собрание стихов Виктора Ширали. В двух книжках. Тираж – две с половиной тысячи. Называется – «Сопротивление». На обложках – черным по белому и белым по черному – обугленный и заснеженный облик Ширали. Художник – Елена Минина. Ее же, под стать стихам, гениальные рисунки, рассыпанные по

Здесь нет преувеличения – стихи гениальны. Не все, но те, которые не принадлежат Ширали, написанные не им. Поэт – сверхпроводник Вдохновенья. Он умеет не оказывать сопротивление Вдохновению, овладевающему им. О чем он и свидетельствует:

Ослабить, оставить наперед заданные представления о мире и словах, называющих вещи этого мира, об их семантике и синтаксисе. Все творится заново, творится Словом, и этот поэтический мир, которым является каждое стихотворение, и язык, которым созидается этот мир.

Нулевое – в отношении Вдохновения, сопротивление Ширали оказывается бесконечным в отношении скуки, пошлости и лжи, пронизывающей наш мир. Все может быть возвышено, спасено от грязи: похоти нет, ибо за ней стоит Любовь, нет скуки будней, ибо за ними стоит Праздник, нет и бесправия и лжи, ибо за ними стоит Правота. Противостояние злу не может быть сведено к противостоянию политическому. И без сопротивления материала не может быть построено ничего:

Чувственное может быть целомудренно, более того, только чувственное и может быть целомудренным: «И соски, / влажные, словно щенячьи носы, / целовали ладонь мою». Откуда эти строчки, из библейской Песни Песней или из стихов Ширали?

Ширали – лирик в том смысле, что его поэзия всегда взыскание любви. Каждое настоящее стихотворение вызвано ею, вытянуто любовью, как лучом солнца из земли. Впрочем, у поэта об этом сказано точнее и неожиданней:

Последнее слово срывается с уст, последняя буква с кончика пера, и стихотворение оказывается в руках читателя.

Читатель, в том числе и поэт в качестве первого читателя своей поэзии, и есть та «девочка», та «душа», достоянием которой оказываются его стихи.

Вслед за Пушкиным, возвысившим форму письма или послания до поэзии, и за Мандельштамом, говорившим о провиденциальном собеседнике, без которого невозможны настоящие стихи, Ширали продолжает в русской поэзии традицию обращенности к Другому. И хотя многие его стихи по внешности адресованы женщине, другу или товарищу-поэту, но истинным адресатом поэта, его возлюбленной, его жизнью, является Та душа, в которую войдут и в которой пребудут его стихи.

Подлинная встреча поэта и читателя совершается в Любви, и это подражание непорочному зачатию – высшее благо, о котором смеет просить поэт:

Изменой здесь является не измена с кем-то, а само изменение, подверженность времени – не важно, идет ли речь об изменении в возлюбленной, в читателе или в душе поэта. Ширали постоянней, чем кто бы то ни было: И если я / чего и в ком ищу, / То лишь того, / чтоб на тебя похожа / Была она… / Как ты уже не сможешь».

Стихи, вошедшие в сборники, расположены не в хронологическом порядке – дата и место написания стихов значения не имеют. С того времени, как он начал писать стихи, Ширали – все тот же, при всей непредсказуемости его стихов. На стороне тождественности – мощь и правота, с которой поэт отстаивает свою личность, само свое существование (обычно в крупных стихах. Это – «Повторы», «Сопротивление», «Когда победим…»). На стороне многообразия – та причудливость, т. е. способность к мгновенному восприятию сущего, которая встречается в его миниатюрах. Мощь и причудливость, тождественность в различии… не это ли называется барокко?

Для Ширали нет в поэзии наперед заданных законов, кроме разве верности себе, то есть вдохновению. Каждое стихотворение для него само, обретая себя, свою форму, как река, обретающая в Рельефе свое бытие, находит закон для своей свободы.

В стихотворении Ширали «Сад» (само стихотворение есть Сад) говорит о саде, в котором… «не было ограды / а, значит, не было свободы…» Обретая форму, слово находит свой закон, т. е. свободу,

Поэт и читатель не обязаны знать, а исследователю, которому предстоит изучить творчество поэта, не мешает задуматься над тем, что «рельеф» в его английском варианте: relief – означает не только выпуклость местности, но и снятие боли.

Поэзия, свобода, обретшая для себя закон, слово, получившее определенность стихотворения, есть снятие боли, исцеление. И это особенно важно, когда речь идет о поэзии Ширали, сказавшего некогда: «Я ж умею только там, где больно».

И если, как говорит Пушкин, поэт должен быть судим по закону, который он сам над собой поставил, то речь, обретающая в поэзии свою единственную форму, и есть этот закон, по которому оправдывается поэт, по которому уже не он, а Тот, Кто, как говорит Ширали, подносил его, подобно флейте, к губам и, вкладывая в его раны персты, сообщал ему Свою музыку, Свое дыхание, должен по праву быть признанным настоящим творцом стихотворения, точнее, Творцом поэта.

В этом, вероятно, и кроется тайна сочетания неизменности, тождественного в своей личности автора с бесконечным разнообразием и изменчивостью его стихов. Поэзия всегда творится заново, у нее нет предшественников и не может быть последователей, в том числе и в творчестве самого поэта. Но не иметь предшественников – значит быть старше всех. Поэзия бесконечно старит поэта и бесконечно молодит, ибо всегда творит его абсолютно новым. Только относительное старение – результат «опыта» – разрушение, причиняемое временем. Бег времени нельзя остановить, т. е. нельзя не стареть. Можно, однако, как это происходит у поэта, оказаться пронзаемым временем, пока оно не разъест, не выжжет, как уксус, саму возможность старения. И тогда, уже абсолютно проницаемый, не оказывающий сопротивление Времени поэт, сам становится рекою времен, речью, не имеющей ни начала, ни конца, старше которой нет ничего и юней которой нет ничего. Об этом – одни из самых глубоких в сборнике – «Стихи о времени» Виктора Ширали: