Сорок бочек арестантов (иронические рассказы)
Шрифт:
– Открой, - Лидка сквозь слезы говорит, - я тебе рыбок вылечу.
Малец с радостью замками защелкал...
Сим-сим первым делом его в охапку в туалет запирать, чтоб под ногами не путался, но из комнаты Стива выскакивает. Оказалось, у него не только четыре года жизни за плечами, но и четыре лапы. Бультерьер. Глаза, как у тигра. Пасть, как у крокодила. Зубы, как у акулы. Сим-сим сразу передумала мальца в туалет запирать, сама туда забилась.
– Фу!
– кричит из-за двери Стиве.
– Я больше не буду!
Стива поверил, повернул пасть на Гешу. Геша тоже
Геша c бешеными глазами бежал километра два. Сзади у него лохмотьями развевались покусанные трусы, хлестала кровь, а спереди, распугивая все живое, Геша выл жутким голосом: "Помогите!"
Еле на машине догнали.
В больнице Геша был не в себе, кричал: "Доктор, только не делайте операцию под дихлофосом! Только без дихлофоса!"
Сидеть Геша долго не сможет. Прокурор, тем не менее, постановил: будешь сидеть стоя, может, скорее за ум возьмешься. Геша хотел бы лежа, но с его мнением три года никто считаться не будет. Если, конечно, под гуманную амнистию не попадет. А умнеет он не по дням, а по часам. Я, говорит, теперь не дурак. Я, говорит, теперь ученый. Выйду, первым делом куплю наушники, противогаз и бронетрусы, чтоб на дела не с голыми руками ходить. И пусть тогда меня хоть собаками, хоть дихлофосом, хоть сиренами травят.
Берется Геша за ум, а вот за что нам, судари и сударыни, хвататься: за голову или за ружье? Или дома безвылазно сидеть, барахло караулить? Что будем делать, судари и сударыни? Что?
ЧИК-ЧИК
– Вчера, девочки, наотдыхалась я, - охлаждаясь минералкой, сказала Анна Тимофеевна.
– Думала, пупок развяжется.
"Девочки" были в той поре, о которой поется: сорок лет бабий век, но я не буду горевать, потому что в сорок пять баба ягодка опять. Никто из четырех подруг, в июльский понедельник в обеденный перерыв собравшихся в кафе, и не думал горевать. Та же Анна Тимофеевна.
Прическа у нее была шик, и вся Анна Тимофеевна была блеск. Три цвета французской косметики: зеленые тени, нежно-коричневые румяна, отчаянно-розовая помада - обворожительно подчеркивали колдовство чалдонских глаз, персиковость щек, магнетизм губ.
– Мы дом в деревне купили, - продолжала Анна Тимофеевна, - а забор, как после артналета. Свиньи соседские посевы травят, а мой в командировку на месяц смотался. Жерди новые, столбы заготовил и уехал. Свиньи, невзирая на уважительную причину, не ждут, на навоз урожай переводят. Жалко до слез. Позвала сестру, и мы с ней всю субботу и воскресенье в две бабьи силы огород городили. Ямы копаем, а сосед издевается. Что, спрашивает, колчаковское золото ищите? Ага, говорим, только бы на шахтеров не нарваться, а то вылезут, морды набьют.
– Ты думаешь, я у речки боками пляж укатывала?
– громко спросила Виктория Петровна.
Если по садово-огородной терминологии Анна Тимофеевна ягодка, то Виктория Петровна - ягода. Крупная да
– Ножи у нас дома, - принимаясь за окрошку, начала Виктория Петровна, всю жизнь тупее валенка. Устала гавкать. На прошлой неделе мой психанул и наточил так, что с непривычки руку себе располосовал до кости. Мясо резал и себя прихватил. На больничном с рукой нянькается, а на даче кирпич, что на баню завезли, растаскивают. Соседи попались: собака мимо пробежит - живьем шкуру сдерут, а тут кирпич без присмотра. Мой, по дурости инвалид, запаниковал без бани остаться. Давай, говорит, быстрее стены класть! А сам только мастерком указывает, вся ломовая работа на мне... Два дня по жаре подсобником мантулила. Назагоралась с кирпичами да цементом...
– А мой, - пододвинула к себе компот Анжела Ивановна, - взял моду ремонтироваться на даче. Приезжаем, сразу хватается за инструменты. Что-то, говорит, мотор стучит подозрительно. И подозрительно весь день валяется под машиной. Я одна, как жук навозный, в земле ковыряюсь.
Со стороны посмотреть, откуда эти аристократического покроя с тщательным маникюром руки могут знать, что такое навоз и лопата, земля и носилки. Но они с закрытыми глазами знают...
– Два дня, кверху задницей между грядок ползая, отдыхала.
– Наверное, Люсик за всех поленилась?
– сказала Виктория Петровна.
Четвертой подругой за столом сидела Людмила Тихоновна. На ней было струящееся платье с щедрым, эстетически оправданным, декольте. Даже зимой преступление драпировать эти по-королевски гордые плечи, по-царски величественную шею, а уж летом...
Людмила Тихоновна и вправду провела воскресенье без столбов и кирпичей. Хотя на даче, разинув рот, ждал заилившийся колодец.
"Я что тебе Папа Карло?!
– взорвалась она в ответ на вполне мирное предложение мужа поехать на дачу пораньше.
– Все лето как на привязи! Хватит!"
И не поехала.
Людмила Тихоновна и сама не поняла, какая муха ее укусила, какое ку-ку замкнуло?
Но кто знает, может лучше бы она колодец копала.
Обиженный муж уехал один, Людмила Тихоновна, собираясь полениться, надела на руку новые часики. Золотистые, с бархатно-черным циферблатом, где тремя яркими звездочками фианитовые камушки, а стрелки в виде миниатюрных ножничек. Прелесть, а не часики. Но вдруг почудилось: не беспечно - тик-так, тик-так - идут, а косят по живому секунды: чик-чик, чик-чик...
"Фу ты, ерунда какая!" - отмахнулась Людмила Тихоновна и засунула часики подальше. Но весь день на душе этим чиканьем кошки скребли. Даже стрелки будильника казались ножницами.
И вот сейчас в кафе захотелось поделиться вчерашними тревогами, сказать задушевным подругам: "Девочки, может, что-то делать надо? Ведь косят они нас день и ночь, а мы как две жизни собрались жить, все хи-хи да ха-ха. Сестра двоюродная в церковь вон ударилась..."
Уже, было, открыла рот, но вдруг швырнуло Людмилу Тихоновну с философской колеи на завиральную обочину: