Сорок лет одиночества (Записки военной переводчицы)
Шрифт:
В очередном письме Дениц вспоминал своих погибших сыновей.
“Моя дорогая Инге.
20 марта мы вместе будем думать о нашем дорогом и отважном Питере. Это было тяжелое время на Биттерштрассе (дом Деница в Берлине. – М.Н.).
Питер пропал в море. В это время наш флот неожиданно понес ощутимые потери. Обстановка резко осложнилась, и ничто не предвещало ее улучшения.
Положение можно было бы как-то поправить, если бы были своевременно приняты мои предложения, а не тогда, когда уже было слишком поздно. Это была трагедия, и, к сожалению, она связана с моим именем.
Моя дорогая, среди личных вещей, оставшихся после гибели Клауса, были наручные часы, которые, несмотря на длительное время пребывания в воде, продолжали ходить. Может быть, ты сможешь их носить вместо украденных?
Здесь каждый день похож на другой. Я
У меня есть кое-какие планы на будущее. Сейчас я хотел бы послушать пение соловья в саду. За всю жизнь я не помню, чтобы когда-нибудь слушал его пение. Хотел бы также весной увидеть, как распускаются фиалки и подснежники.
Иногда за стеной тюрьмы я слышу лай собаки. Я мечтаю завести волкодава. Как приятно иметь собаку!
Вчера я наблюдал полнолуние. Это те единственные тонкие нити, которые связывают меня с внешним миром.
Признателен тем, кто внимателен и хорошо относится к тебе. Но тому, кто враждебен к тебе, независимо от наших отношений с ним в прошлом, я готов показать свой зад.
Твой мальчик”.
Карл Дениц, который должен был покинуть тюрьму первым, отбыв десятилетний срок, писал жене:
“Моя любимая.
Пожалуйста, пришли мне звездную карту неба, которую я смогу выверять по месяцам. Ветер разгоняет облака, идеальная погода для плавания.
Я пытаюсь учить наизусть целые отрывки из книг, чтобы тренировать память. Дни здесь катятся один за другим, как волны в Атлантике, только там эти дни прекраснее, шире, свободнее и величественнее.
Скоро мы опять будем вместе, и прошедшие годы нам будут казаться короткими, как вахта на море. Май для нас роковой месяц: в мае мы поженились и в мае потеряли обоих сыновей.
Мне хотелось бы снова вернуться на море, только не гостем и сторонним наблюдателем на палубе пассажирского лайнера, а несколько ниже, поближе к воде, или быть за рулем яхты, идя по своему выбранному маршруту.
Я смог бы снова повторить все сначала, но боюсь, что мой ревматизм скажет “нет”. Если я решусь совершить подобное, я должен отдавать себе отчет, что ставлю на карту свою жизнь. Сожалею, но не могу жить, как нормальный человек.
Сейчас я уже устал и ложусь спать.
Твой мальчик”.
Глава 24
1 сентября 1962 года – смена. На охрану тюрьмы Шпандау снова заступили англичане.
В субботу, 3 сентября, на цензуре произошел любопытный случай. На имя Гесса из США пришло письмо на английском языке. Я его распечатала и прежде, чем поставить на нем штамп “Запрещено”, стала читать вслух. Письмо было из небольшого провинциального городка. Гессу сообщали, что поскольку они немецкий знают плохо, будут писать по-английски. В их городке организована нацистская партия, у которой те же цели и идеалы, что были у фюрера: негров и евреев вон из Америки и Германии. Интересно было наблюдать за реакцией американского директора на это письмо. Американский же переводчик Файерстоун только приговаривал: “Еще один сумасшедший нашелся. Их много у нас в стране”.
6 сентября в 11 часов прошли получасовые свидания у Шпеера с женой и сыном Эрнстом. Обсуждали домашние и школьные дела. Во время свидания жена Шпеера жаловалась, что ей очень трудно с детьми. Особенно с учебой. Младший сын плохо учится. Шпеер сказал, чтобы она уменьшила расходы на его питание на 10 марок. “Может, это подействует”, – добавил он сердито.
Не люблю я сидеть на свиданиях. Неловко слушать чужие разговоры.
8 сентября было очередное заседание директоров. Иногда мне все эти проблемы со стороны кажутся такими мелкими! На заседании развернулось бурное обсуждение просьбы адвоката Поттера. Он прислал письмо Шираху, в котором речь шла о полученном наследстве. Адвокат просил Шираха отказаться от наследства в пользу детей. Английский директор Бенфилд предложил сразу же передать все документы на подпись Шираху, чтобы тот сам решил, как ему поступить.
Французский директор Фарион не возражал, предложив только детально обсудить процедуру их вручения заключенному. Американский директор Федушка, усмехаясь, заметил, что лично он не возражает, хотя на сто процентов уверен, что Ширах ни за что не подпишет отказ от наследства. Мы же выступили вообще против вручения документов Шираху: во-первых, документы присланы неизвестным нам адвокатом, а не официально назначенным еще на Нюрнбергском процессе, и, во-вторых, в своем письме заключенному его сестра Розалинда ничего не пишет о наследстве. Если мы вручим эти документы, мы нарушим положения Устава тюрьмы. Интересно было наблюдать лица директоров после выступления нашего директора. Бенфилд согласился занести это в протокол, но все равно, добавил он, должен посоветоваться со своим юристом. Следующий вопрос: удовлетворили просьбу Шираха о свиданиях с братом бывшей его жены Генри Гофманом.
Свидания были назначены на 29 и 30 сентября – по 30 минут. Затем утвердили расходы по тюрьме за июнь, представленные французским директором, ответственным за финансы. В “разном” американский директор вдруг неожиданно для всех поднял вопрос об изменении процедуры проведения цензуры. Все были удивлены. Но мы с нашим директором сразу поняли, что это подкоп под меня. Видно, он не может мне простить то письмо неонацистов из США, которое я прочитала вслух директорам, да и многие другие вещи. Например, давнюю историю с грампластинками. Постановку этого вопроса он мотивировал тем, что необходимо сузить круг лиц, посещающих камерный блок. Цензуру он предложил возложить на старших надзирателей. Нас, конечно, это ни в коей мере не устраивало. Решение всех возникающих вопросов по цензуре тогда перейдет в руки американцев и конкретно старшего надзирателя Фаулера. Наши надзиратели не все хорошо знают немецкий и просто не смогут читать письма. Английский директор подполковник Бенфилд, почувствовав приближение длительной дискуссии, быстро предложил перенести этот вопрос на следующее заседание, включив его в повестку дня. А сейчас “подошло время обеда, и в баре уже, наверное, собрались гости”.
Поздно вечером мне позвонили из нашей комендатуры. Понадобился переводчик. И вот по какому поводу. Немцы привезли сержанта ВВС США, который просил у нас политического убежища. Говорит, что в Америке плохо к нему относятся, обзывают “желтой обезьяной”, постоянно унижают. Он просил помочь ему устроиться в нашей стране работать на радио или с американскими учеными Митчелом и Мартином, которые переехали жить в СССР. Внимательно выслушав, его отправили в наше посольство.
10 сентября. Цензура. Вернулся из отпуска Хартман. Файерстоун рад сложить с себя полномочия цензора. Опять много вырезали из письма жены Гесса, где она упоминает многочисленных знакомых, в том числе пишет о бывшей секретарше Гесса Хильдегард Фат, которую Гесс считал “прекрасным секретарем и очаровательной женщиной”.
На обратном пути домой то и дело попадали в пробки: все центральные улицы Восточного Берлина были перекрыты. Берлинцы прощались с первым президентом Германской Демократической Республики Вильгельмом Пиком.
Долго не бралась за дневник. Сегодня 18 августа 1963 года. Москва встречает космонавтов Николаева и Поповича, а у нас обстановка продолжает оставаться напряженной. Улицы Западного Берлина запружены людьми, полно фотокорреспондентов, повсюду вспышки “молний”. Накануне наш автобус с караулом в Тиргартене (район рейхстага, где охраняется памятник советским солдатам, погибшим в Отечественную войну) забросали камнями. Западный Берлин бурлит, такого не было даже в прошлом году, когда перекрыли границу и разделили Берлин на две части, впоследствии соорудив мощную стену.
Берлинская стена. Как много о ней написано. Мнения самые разные, иногда взаимоисключающие. Я была непосредственным свидетелем этого события, ежедневно пересекая границу между Восточным и Западным Берлином. Скажу сразу, что в то время это была болезненная, но необходимая мера, шаг, направленный на защиту только что созданного молодого независимого государства – Германской Демократической Республики.
Необходимость принятия таких мер становится понятнее даже с позиций сегодняшнего дня. Возьмите ситуацию, связанную с развалом Советского Союза. Территориальный раздел шел “по живому”, а установление так называемых прозрачных границ – это миф, придуманный в кабинетах для популистских речей. Вот только один пример, связанный с Эстонией. Это небольшое государство, не располагая запасом полезных ископаемых, стало… мировым экспортером цветных металлов… Примерно такая же ситуация сложилась и в Берлине. ГДР грабили через Берлин все, начиная с Западной Германии и “уважаемых” союзников и кончая всеми, кому не лень.
Разгромив фашистскую Германию в открытой, тяжелой и жестокой войне, коалиция союзнических держав, к сожалению, не смогла найти приемлемые пути сотрудничества в послевоенном восстановлении демилитаризованной Германии.
Временный раздел Германии на четыре оккупационные зоны предусматривал в перспективе воссоздание единого государства под общим флагом. Однако на деле оказалось, что три западные державы проводили в своих зонах политику, в основе которой был экономический и политический базис своих стран, в то время как в восточной зоне осуществлялась политика Советского Союза. То же самое происходило в Берлине, бывшей столице довоенной Германии. После войны Берлин был поделен на четыре сектора.