Сорок одна хлопушка
Шрифт:
Мать выпрямилась, отступила на шаг, потирая руки на уровне груди, оглянулась по сторонам, словно ища помощи, повернулась ко мне секунды на три, а потом ее взгляд потерял сосредоточенность. От беспомощного выражения на лице матери душа заныла, родная мать все-таки. Она перестала потирать руки, опустила голову, уставясь в пол, а может быть, на отцовы сапоги – заляпанные грязью, но такие же щегольские. Это было единственное, что на нем осталось в напоминание о былой роскоши. Мать негромко заговорила, словно сама с собой:
– Утром я жестокостей наговорила… Холод на улице, уработалась, не в духе была…
Отец суматошно передернулся, словно у него завелись вши, замахал руками и, запинаясь, сказал:
– Ну вот не надо так говорить, ругалась ты по делу, ругалась крепко. Если разгневалась, то тебе не следует просить прощения, это я…
Мать взяла у меня свиную голову и подмигнула:
– Ну чего стоишь, как остолоп? Помоги отцу нести вещи и пошли домой!
Свирепо глянув на меня, она повернулась и пошла к дверям. Старинные двери заскрипели пружинами, белоснежная свиная голова мелькнула и исчезла. Я слышал, как, открывая двери, мать в сердцах выругалась:
– Проклятущие двери…
Я одним прыжком подскочил к отцу и ухватился за набитую холстинную сумку. Отец взялся за наплечные ремни сумки и посмотрел мне в глаза:
– Сяотун, возвращайся с матерью домой и живите счастливо, я не хочу быть вам обузой…
– Нет, – потянул я к себе сумку, – пап, я хочу, чтобы ты вернулся!
– Отпусти, – строго сказал отец, но выражение лица тотчас сделалось унылым. – Человеку честь, что дереву кора, сынок. Хоть и опустился до такого положения, но я все же мужчина, мать твоя верно сказала, добрый конь на старый выпас не возвращается…
– Но ведь мать уже извинилась перед тобой…
Отец был мрачен.
– Знаешь, сынок, человеку страшно, когда ранят душу, дереву страшно, когда повредят корни… – С небольшим усилием отец вырвал сумку у меня из рук, потом махнул рукой в сторону дверей. – Иди давай, слушайся мать и будь почтительным сыном…
Глаза тотчас стали полны слез, и я всхлипнул:
– Пап, мы правда тебе не нужны?..
У отца тоже навернулись слезы:
– Нет, сынок, дело не в этом, ты же умница, должен все понимать…
– Нет, я не понимаю!
– Ступай, – отрезал отец. – Ступай, не надо докучать мне! – Он подхватил сумку, поставил на ноги Цзяоцзяо, оглянулся по сторонам, будто подыскивая место поспокойнее. Окружающие с любопытством посматривали на нас, а отец, не обращая ни на кого внимания, взял Цзяоцзяо под мышку и перебрался на разбитую скамейку у окна. Перед тем, как сесть, он уставился на меня, вращая глазами, и сердито рыкнул: – Ты еще здесь?!
Я опасливо отступил на шаг. На моей памяти отец никогда еще так злобно не обращался со мной. Я обернулся к большим дверям в надежде, что смогу получить оттуда указание от матери, но двери были закрыты в полном равнодушии, лишь через щель задувал ветер, который нес маленькие снежинки.
Из боковой комнаты зала ожидания вышла женщина средних лет в синей форме, фуражке, с красным мегафоном в руке и выкрикнула:
– Проверка билетов, проверка билетов, пассажиры поезда 384 на Дунбэй в очередь для проверки билетов!
Вокруг все вскочили, закинули на плечи малые и большие узлы и, как пчелиный рой, столпились у окошка регистрации. Двое пивших водку скоренько допили остатки, доели все свиные уши на газете и, вытирая жирные губы и сыто порыгивая, вперевалочку направились к окошку. Отец с Цзяоцзяо на руках пристроился за этими двумя пахнущими водкой приятелями.
Я не отрывал глаз от фигуры отца в надежде, что он обернется и посмотрит на меня. В душе по-прежнему таилось несбыточное, я не верил, что отец может вот так окончательно расстаться с нами и уйти. Но он так и не обернулся, его замызганное старое пальто поблескивало на спине, словно обледенелая стена у дома мясника. Лишь сидевшая у него на руках Цзяоцзяо выглядывала из-за плеча и тайком смотрела на меня. Калитка от окошка на платформу была еще закрыта, около нее, скрестив руки на груди, молча стояла та женщина в форме.
Издалека донеслось громыхание поезда, пол под ногами задрожал. Когда раздался свисток, я увидел через стальное заграждение, как на станцию вползает старинный паровоз с составом, варварски изрыгая густые клубы черного дыма.
Женщина в форме открыла калитку и стала проверять билеты. Толпа повалила вперед, как с трудом проходит в горло плохо прожеванное мясо. В одно мгновение перед контролером очутился и отец. Я понимал: это всё, сейчас он пройдет через калитку и навсегда исчезнет из моей жизни.
Когда отец передавал контролеру мятый билет, я встал метрах в пяти от него и закричал, что есть мочи:
– Пап!
Отец дернул плечами, словно в спину ему угодила пуля. Со стороны калитки налетел порыв северного ветра, несущего снежинки, и закружил вокруг него, будто вокруг засохшего дерева.
Контролер смерила отца подозрительным взглядом, затем со странным выражением оглядела и меня. Прищурившись, она вертела поданный отцом билет и так и сяк, словно поддельный.
Вспоминая потом об этом, я не мог припомнить, каким образом мать очутилась передо мной, а отец сзади. В левой руке она по-прежнему держала белую с красными потеками свиную голову, а правую выставила вперед, точно важная персона, свободно вещающая о важных делах, указывая на ослепительно сверкающую спину отца. Не знаю также, когда мать успела расстегнуть пуговицы голубой вельветовой куртки, из-под которой виднелся ярко-красный, как раскаленный уголь, свитер из синтетики с высоким воротником. Мать походила на некую героиню и до сих пор ярко остается такой в моей памяти, и стоит вспомнить об этом, грудь полнится самыми разными чувствами. Тыча пальцем в спину отца, мать разразилась визгливыми ругательствами:
– Ло Тун, сукин ты сын! Взял вот так и смылся, кто ты такой, мать твою, после этого?!
Если мой крик подействовал на отца, как выстрел в спину, то брань матери изрешетила ему спину, как пулеметной очередью. Я видел, как его плечи задрожали, а голова моей сестренки, которая все время тайком поглядывала своми черными глазками с длинными ресницами, тут же скрылась.
Контролер подняла компостер, делано пробила дырку в билете отца, а потом таким же деланым движением подала билет ему в руки. На платформу, как навозные жуки, скатывались приехавшие пассажиры, а те, кто собирался сесть в поезд, волнуясь, ожидали по обе стороны от входа в вагон. По лицу контролера разлилась натянутая улыбка, скривив рот, она посмотрела на мать, на меня, на отца. Видеть она могла лишь его лицо.