Сорок пять(изд.1979)
Шрифт:
XV. Кабинет Маргариты
Кабинет Маргариты, обставленный в тогдашнем вкусе, был полон картин, эмалей, фаянсовой посуды, дорогого оружия; столы завалены книгами и рукописями на греческом, латинском и французском языках; в просторных клетках щебетали птицы, на коврах спали собаки — словом, это был особый мирок, живущий одной жизнью с Маргаритой, которая умела так хорошо наполнить свое время, что из тысячи горестей создавала для себя радость.
Она усадила Шико в удобное и красивое кресло, обитое гобеленом с изображением Амура, который рассеивает вокруг себя облако цветов. Паж — не д'Обиак, но мальчик еще красивее лицом и еще богаче одетый — поднес королевскому посланцу вина.
Шико отказался и, после того как виконт де Тюренн вышел, стал читать наизусть письмо милостью божией короля Франции и Польши.
Произнося латинские слова, Шико ставил самые диковинные ударения, чтобы королева подольше не проникала в их смысл. Но, как ловко ни коверкал он свое собственное творение, Маргарита схватывала все на лету, ни в малейшей степени не пытаясь скрыть обуревавшие ее негодование и ярость.
Чем дальше читал Шико, тем мучительнее ощущал неловкость положения, в которое сам себя поставил. В некоторых местах он опускал голову, как исповедник, смущенный тем, что слышит.
Маргарита хорошо знала утонченное коварство своего брата, имея тому достаточно доказательств. Знала она также, ибо не принадлежала к числу женщин, склонных себя обманывать, как шатки были бы оправдания, которые она могла придумать. Вот почему в ее душе законный, гнев боролся с вполне обоснованным страхом.
Шико поглядывал время от времени на королеву и видел, что она понемногу успокаивается и приходит к какому-то решению.
Поэтому он уже гораздо более твердым голосом произнес завершающие королевское письмо формулы вежливости.
— Клянусь святым причастием, — сказала королева, когда Шико умолк, — братец мой прекрасно пишет по-латыни. Какой стиль, какая сила выражений! Я никогда не думала, что он такой искусник.
Шико возвел очи горе и развел руками, как человек, который готов согласиться из любезности, хотя и не понимает существа дела.
— Вы не поняли? — спросила королева, знавшая все языки, в том числе и язык мимики. — А я-то думала, сударь, вы знаток латыни.
— Ваше величество, я все позабыл. Вот единственное, что сохранилось у меня в памяти: латинский язык лишен грамматического члена, имеет звательный падеж, и слово «голова» в нем среднего рода.
— Вот как! — раздался чей-то веселый и громкий голос.
Шико и королева одновременно обернулись. Перед ними стоял король Наваррский.
— Неужели по-латыни голова среднего рода, господин Шико? — спросил Генрих, подходя ближе. — А почему не мужского?
— Это удивляет меня так же, как и ваше величество, — ответил Шико.
— Я тоже этого не понимаю, — задумчиво проговорила Маргарита.
— Наверно, потому, — заметил король, — что головою могут быть и мужчина и женщина, в зависимости от свойств их натуры.
Шико поклонился.
— Объяснение самое подходящее, государь.
— Тем лучше. Очень рад, что я оказался человеком более глубоким, чем думал… А теперь вернемся к письму. Горю желанием, сударыня, услышать, что нового при французском дворе. К сожалению, наш славный господин Шико привез новости на языке, мне неизвестном… — И Генрих Наваррский сел, потирая руки, словно его ожидало нечто весьма приятное. — Ну как, господин Шико, прочитали вы моей жене это знаменитое письмо? — продолжал он.
— Да, государь.
— Расскажите же мне, дорогая, что в нем содержится?
— А не опасаетесь ли вы, государь, — сказал Шико, — что латинский язык послания является признаком неблагоприятным?
— Но почему? — спросил король.
Маргарита на мгновение задумалась, словно припоминая одну за другой все услышанные ею фразы.
— Наш любезный посол прав, — сказала она, — латынь в данном случае — плохой признак.
— Неужели? — удивился Генрих. — Разве в письме есть что-нибудь порочащее нас? Будьте осторожны, дорогая, ваш венценосный брат пишет весьма искусно и всегда проявляет изысканную вежливость.
— Это коварное письмо, государь.
— Быть этого не может!
— Да, да, в нем больше клеветы, чем нужно, чтобы поссорить не только мужа с женой, но и друга со всеми его друзьями.
— Ого! — протянул Генрих, выпрямляясь и нарочно придавая своему лицу, обычно столь открытому и благодушному, недоверчивое выражение. — Поссорить мужа с женой, то есть меня с вами?
— Да, государь.
— А по какому случаю, дорогая?
Шико сидел как на иголках.
— Быть беде, — шептал он, — быть беде…
— Государь, — продолжала королева, — если бы вызнали латынь, то обнаружили бы в письме много комплиментов по моему адресу.
— Но каким же образом, — продолжал Генрих, — относящиеся к вам комплименты могут нас поссорить? Ведь пока брат мой Генрих будет вас хвалить, мы с ним во мнениях не разойдемся. Вот если бы в этом письме о вас говорилось дурно, тогда, сударыня, дело другое: я понял бы политический расчет моего брата.
— Если бы Генрих говорил обо мне дурно, вам была бы понятна его политика?
— Да, мне известны причины, по которым Генриху де Валуа хотелось бы нас поссорить.
— Дело в том, сударь, что комплименты — лишь коварное вступление, за которым следует злостная клевета на ваших и моих друзей.
Смело бросив королю эти слова, Маргарита стала ждать возражений.
Шико опустил голову. Генрих пожал плечами.
— Подумайте, дорогая, — сказал он, — может быть, вы недостаточно хорошо поняли всю эту латынь и письмо моего брата не столь уж злонамеренно.