Сорока
Шрифт:
Только милиционеры, работающие вместе с Михаилом Алексеевичем, Майя со своим отцом да сами пострадавшие знали, как в реальности обстояли дела. Тогда в сквере, еще раз с подачи Михаила Алексеевича внимательно перечитав личные дела обидчиков, Майя обнаружила, что у одного из них, того самого седовласого, скоро день рождения, и не простой, а особенный, юбилей. Предположив, что так или иначе, но отмечать такой праздник он начнет уже на работе, в компании своих коллег, с которыми у Майи тоже имелись свои счеты, Михаил Алексеевич просто предупредил своих ребят, и в день «X» им оставалось только подежурить пару часов
После этого тихая ярость, раздирающая Майкину душу, несколько поутихла и сменилась апатией ко всему происходящему. Единственное, чего она хотела в этот момент, это стереть, спрятать в дальний уголок памяти все, что было связано с ее первой любовью, все, чему не суждено было сбыться. Отчасти из-за этого она и поступила в медицинское училище. Все, кто знал ее, были удивлены таким выбором — она никогда не говорила, что хотела бы лечить людей, и знакомые скорее представляли ее в роли филолога или педагога. Но Майка длинными скучными вечерами упрямо корпела над конспектами, и даже обязательные посещения анатомического театра, где большинство ее подруг сразу же падали в обморок или бежали делиться с унитазом содержимым своих желудков, она выдерживала с какой-то спартанской стойкостью, заставляя себя смотреть на все, что ее окружало, не опуская глаз.
Только в больнице, где Майка проходила практику, она наконец-то пришла в себя после гонки, которую сама себе и устроила, и, трезво сопоставив свои желания и способности с реальностью, решила, что медицина все-таки не для нее. Хорошенько посидев за учебниками, она неожиданно легко поступила на журфак МГУ, где и познакомилась с Ксюшей.
Сорока, когда Майя рассказала ей эту историю, не забывая поминутно загонять Ксению обратно в кровать, не удержалась и спросила:
— А у вас с Сашей что-то было?
— Можешь смеяться, ничего.
— Как это?
— А так. Нам было достаточно простого общения друг с другом, а с физической близостью мы, как само собой разумеющееся, решили подождать до первой брачной ночи.
— И что, Саша ни разу не пытался как-то изменить вашу договоренность?
— Нет, не пытался. В чем-то он был точно таким же ребенком, как и твой Барс. Представить меня своим родителям у него смелости хватило, правда, только на десятый год нашего знакомства, а вот отстоять свое решение остаться в России — нет.
— И что, ты больше ни разу о нем не слышала?
— Почему же не слышала. Он до сих пор присылает мне письма.
От изумления Сорока даже не нашлась что сказать (редкий случай!).
— И не надо смотреть на меня такими круглыми глазами! Первое письмо он прислал месяца через два после своего отъезда, потом писал каждый месяц, сейчас — раз в три-четыре месяца. Он поступил в частную Школу искусств, рисует день и ночь, по совету отца начал встречаться с какой-то девушкой — не то Бригиттой, не то Брунгильдой. В общем и целом стал благовоспитанным и послушным
— И что, ты по нему совсем не скучаешь?
— Знаешь, да. Если бы он вернулся ко мне в первые полгода после отъезда, у нас еще, может, что-нибудь и вышло, но сейчас я не чувствую к нему ничего, кроме жалости. Ему так и не дали стать взрослым. А то, что было между нами, уже так далеко, что кажется какой-то книжной историей. Я даже не помню, какой у него голос, какого цвета его глаза. Не помню, что я испытывала по отношению к нему, по крайней мере не могу пережить это заново, когда смотрю на его фотографии.
— Да, невесело.
— Эй, подруга, ты-то чего нос повесила? Наслушалась страшных сказок на ночь и давай переживать! Это уж совершенно ни к чему. Я уже года три как об этой истории только в кошмарных снах вспоминаю, так что давай-ка сменим тему.
Больше к этому вопросу девчонки не возвращались, негласно решив, что некоторые истории лучше не вытаскивать из пыльных сундуков, где им самое место.
Вскоре Ксения поправилась, вернулась на факультет. Благодаря Майкиным стараниям она имела на руках все конспекты за пропущенные лекции и догонять группу ей не пришлось. А еще через месяц, досрочно сдав на пару с Майкой всю сессию (пришлось даже идти к декану за специальным разрешением), девчонки вместе с Барсом уехали в гости к Вадиму на дачу встречать Новый год.
Дача больше всего напоминала обычную деревенскую избу, только из новых бревен и пахнущую свежей смолой. Дерево еще не успело потемнеть и словно лучилось изнутри, что вызывало у Сороки совершенно детский восторг. Электричество сюда еще не провели, и скромное убранство избы освещали десятка два свечей — покупных и самодельных. Когда кто-то двигался, по стенам начинали плясать совершенно фантастичные тени, и вся обстановка более чем соответствовала поводу, по которому ребята здесь собрались.
Еще днем девчонки вылепили из снега Деда Мороза и Снегурочку, а чтобы сходство было полным, раскрасили их гуашевыми красками. Потом с помощью Барса и Вадима подтащили оставшиеся после строительства бревна так, чтобы получилось что-то вроде скамеек вокруг костровища (в лесу подобные сооружения почему-то назывались «Пентагон»). Елка, самая настоящая, росла прямо на территории дачного участка (еще не успели вырубить), и вся шумная компания, смеясь и толкаясь, развешивала на ней все, что хоть отдаленно напоминало елочные игрушки. В состав таковых попали: пластиковый шнурок, живописно завязанный бантиком, старый ботинок, пять пустых консервных банок, осколки разломанного пластмассового ведерка, дырявая эмалированная кружка и все остальное содержимое местной помойки, годное к развешиванию.
Ближе к вечеру ребята прилегли подремать. Добротная русская печь уже настолько прогрела избу, что ходить в ней в чем-то теплее футболки было просто невозможно. Даже предусмотрительно захваченные спальники оказались ненужными.
Через час, проснувшись, начали накрывать на стол. Сначала с видом заговорщика Ксения достала из рюкзака и расстелила на столешнице ослепительно белую скатерть. Майя вслед за подругой извлекла из объемного баула бережно упакованные хрустальные бокалы. Судя по всему, праздник начинал удаваться.