Сороковник. Части 1-4
Шрифт:
— Вот, Вася, это Ванесса. — Голос у Галы звучит мягче обычного. Глаза, похоже, светятся. — Моя последняя подопечная. Прибыла вчера, прошу любить и жаловать. А это Нора, бесстрашная псина.
Ага. Я, значицца, просто подопечная. А собачка моя — бесстрашная. Эк у них, однако, расставляются приоритеты…
— Наслышан, — хозяин кивает. — Ящер, однако, вам достался, гостьюшки… Сильны, ничего не скажешь!
Нет, зачем он меня конфузит, не видит, какая из меня вояка?
А сам он, безусловно, хорош, и я теперь понимаю, почему на подходе к трактиру-терему у Галы подозрительно блестели глаза и расцветали щёки. Первое, что от него ощущаешь — это мощь. Конечно, он не скала, как попервоначалу кажется, но размах плеч сразу заставляет подумать, что дверные проёмы хрущёвской квартиры будут для него, мягко говоря, тесноваты. Второе — краси-ив… Буйные рыжие кудри чуть тронуты сединой, аккуратно подстриженная бородка вьётся кольцами, тёмные глаза из-под лохматых рыжих бровей смотрят по-мальчишески весело, хотя годочков-то ему поболее моего будет, впрочем, борода может и старить, не берусь судить… Белая рубаха с вышивкой мягкими складками обтекает выпуклую грудь, рельефные бицепсы. Кожаные штаны, тоже в мягкую сборку, заправлены в сапоги. Я прищуриваюсь — неужели шпоры блеснули? Снова поднимаю взгляд.
Это — трактирщик?
Кажется, я совершенно неприлично на него пялюсь.
Поймите меня правильно. У нас тоже хватает крутых парней… может быть. Но где я их вижу? В офисе? Наши богатыри — или с возрастными животиками, или болезненно сухощавы, вечно сутулые, вечно зелёные от нервов и переработки. Коллеги, сотоварищи, хорошие ребята, но редко кого можно представить несущим тебя на руках и подставляющим надёжное мужское плечо… За Васютиными плечами хотелось немедленно спрятаться и провести всю оставшуюся жизнь.
Что-то я отвлеклась. Мы вроде как представлены, а дальше? За руку поздороваться? В пояс поклониться? Что здесь принято?
— Хороший у вас пёсик, — говорю невпопад. — Только почему зовут так странно? Хорс — это же конь?
— А он и есть конь, — поясняет хозяин вроде серьёзно, а в глазах пляшут чёртики. — Жеребец. Всех сук в округе загонял, а кобелям сразу хребет перекусывает, вот и держу взаперти, пока соседи с кольями не пришли разбираться. Садитесь, гостьюшки.
У него красиво очерченные губы, просто неприлично для мужчины красивые. Угадывается ямочка на подбородке, на лбу намечаются две-три трогательные морщинки. В очередной раз одёргиваю себя. Прекрати заглядываться! Стыдно, матушка, в твоём-то возрасте…
— Благодарствую, Вася. — Гала легким движением руки задаёт мне направление к ближайшему столу. — А накапай-ка нам по рюмочке твоей наливочки, для знакомства и с устатку. Мы с подружкой с утреца на ногах, притомились.
Я с наслаждением плюхаюсь на лавку, и всё, чего мне не хватает для полного счастья — это вытянуть ноги куда-нибудь повыше. Хозяин прихватывает со стойки плоскую бутыль тёмного стекла, две стопочки, смотрит на меня вопросительно. Я качаю головой, — в чужом месте и с незнакомыми людьми пить не хочу. Он не настаивает, подсаживается к нам, придвигает ведунье наполненную стопку.
Гала поводит стаканчиком передо мной. Подмигивает.
— Определи состав. Может, всё-таки дать попробовать?
— И так чую. — Я тяну носом. — Хороший самогон, двойной очистки. Мускатный орех, гвоздики совсем немного, кардамон, чуть-чуть ванили. И травка… Зверобой, конечно.
— Видал? — ведунья довольна, словно сама готовила этот фокус.
— Травница? — с сомнением говорит Васюта. — Чует хорошо, но… непохожа.
— Вот и я о том же, — бросает Гала с досадой. — Пока ничего определённого. — Нашаривает в сумке флакончик, отсчитывает десять капель в рюмку.
…А Васюта, я же вижу, тоже за ней считает, и результат ему не нравится. Гала, заметив его внимание, грозит пальцем. Какие-то тут у вас свои секреты ребята, только не нужны они мне. Вот покушать бы… мне и моему цыганёнку хвостатому. Как бы опять в животе не забурчало, а то стыда не оберёшься. Хозяин тем временем шумно вздыхает и потирает затылок.
— Такое дело, — говорит, вроде бы ни к кому не обращаясь. — Ольгу-то я вчера выгнал. Так что угостить пока нечем: печь, конечно, протопили, а готовить не готовили.
Гала хихикает.
— Да ты за месяц уже третью выгоняешь! Что, эта тоже домогалась?
Он мрачнеет, насупившись.
— Если бы ко мне лезла, — я б стерпел. Так она к мальцу приставать начала. Вот я её и… рассчитал, в общем-то.
Хорошо, что только рассчитал, а то уж я по его глазам решила, что хребет перекусил. Как пёсик евойный.
— Да, Вася, трудно тебе с такой внешностью. Текучесть кадров у тебя просто потрясающая.
Они, значит, тут воркуют, а мы скоро начнём помирать с голоду… Нора со вздохом кладёт морду мне на колени. Потом вопросительно трогает лапой. Вид у нас в ту минуту, должно быть, ещё тот, жалостливый, потому что хозяин враз серьёзнеет.
— Сама сготовить что-нито сможешь? — спрашивает у меня неожиданно. — Я ведь к кастрюлям не привык, а ты управишься. Иди, похозяйничай.
— Сготовить-то могу, — отвечаю, слегка растерявшись. — Правда, как оно на чужой кухне получится… Да у вас ведь печка, а я к ней непривыкшая.
— А покажу. Пойдём. И собачку забирай, ей там самое место.
— Давай-давай, осваивайся, — машет мне ведунья. — Я ж обещала тебе автономку! Вот и начинай!
Хозяин провожает меня под арку. Ага, правильно я определила: там кухня! Вот что значит — женское сердце!
— …О-го-го! — вырывается у меня, стоит лишь переступить порог. Васюта явно польщён.
— Нравится?
— О-го-го! — повторяю. У меня не хватает слов, даже руки задрожали. После моей шестиметровки эта кухня кажется дворцом. — Да тут жить можно!
Площадь — метров сорок, не меньше. Я прохожусь мимо длинного разделочного стола, где из специальной стойки щерится десяток ножей, с виду — идеальной заточки. Слабость у меня к хорошим ножам, я уже говорила? На полках сияют медными боками кастрюльки, кастрюли и кастрюлищи, сковороды и жаровни. В простенке рдеет угольями громадный открытый очаг. Места с избытком хватает и для широких стеллажей с припасами, и для стоек с посудой, и для пары буфетов. Даже обеденный стол, придвинутый к окну, несмотря на внушительные параметры кажется чайным. Громадная русская печка одним боком втиснута в кухню, другим уходит в общий зал.
И ничего страшного. Печь как печь. В бабушкиной хате стояла почти такая же. Я тогда малая была, но совала любопытный нос во все щели и ходила за бабушкой по пятам, и то, как возилась она с ухватами, чугунками да сковородками — помню: что в детстве в голову легло, не забывается. Мы с ней частенько на пару пекли блины: я наливала тесто, бабушка длинной чапелькой отправляла сковороду в устье печи, а потом вытаскивала, у меня-то руки были коротковаты, да и росточком не дотягивала. Блины не нужно было переворачивать, они румянились сразу с двух сторон.