Сороковник. Части 1-4
Шрифт:
— Сотрите игрушки со своих компьютеров, — говорю я. У них вытягиваются личики, а я безжалостно повторяю: — Все. Даже «косынку», чтоб ей пусто было. Сотрите навсегда. Можете считать это блажью, но только так я успокоюсь, обещаю вам.
И, чтобы придать вес своим словам, сгребаю с журнального столика полупустую пачку сигарет, пепельницу и иду выбрасывать. Возвращаюсь в комнату и ловлю девчачьи переглядывания.
— Мам, — жалобно говорит Сонька, — ну, хоть Дьяблу можно оставить? У меня Амазонка уже на тридцатый уровень выведена… — Должно быть, я очень уж страшно хватаюсь за сердце, потому что Машка в сердцах отвешивает ей плюху и уходит в детскую. И я понимаю: может, они и решили, что с матерью что-то не то от потери любимицы, но, дабы меня успокоить, пойдут на самые страшные жертвы.
Надо видеть эти скорбные лица, когда девчата притаскивают и включают передо мной оба ноутбука и, не заморачиваясь с каждой игрой по отдельности, просто-напросто форматируют жёсткие диски! Я чувствую, что горло у меня сжимается. Я знаю, что они, хоть и легкомысленны, но слово своё держат крепко, и пока я жива — пока проекция моя жива, наконец, понимаю! — новых игр не заведут. И хотя бы за это я спокойна. Ибо теперь некий любитель реалити-игр, гордо именующий себя Миром, до них не дотянется. Просто не будет повода.
Лезу в карман за мобильником.
Пока нутра ноутбуков щёлкают, урчат и стирают всё, что положено стереть, размечают, загружают, устанавливают, я разыскиваю номер двухгодичной давности. И разговариваю с председателем Липецкого клуба кинологов. И беру у него нужный телефон. Созваниваюсь ещё раз.
Скорбное выражение на лицах девиц сменяется возмущённым.
— Мама, — яростно шепча, перебивают они друг друга, — Не смей брать нового щёнка! К тому же, они сейчас стоят жутко дорого! Ты что, не веришь, что Нора вернётся?
— Вернётся, — отвечаю твёрдо. — Но надо же вам на что-то теперь переключиться, вот и займётесь воспитанием…
— А когда Нора придёт, что мы с ними будем делать? Велишь отдать кому-нибудь? Ты же сама говорила, у нас и с одной собакой тесно!
— Ну… — говорю я. — Будет у нас две собаки. А что тут такого? Пока не попробуем, не узнаем, каково это. Собирайтесь, едем.
Они не верят своим ушам.
— Прямо сейчас?
Радостно визжат и бегут переодеваться. А я выгребаю заначку, отложенную на отпуск, отыскиваю ключи от гаража и машины, выхожу во двор…
И не могу понять, в чём несообразность. Меня здесь быть не должно. Что же получается: я или моё сознание попали в тело проекции? Временно перехватили управление? Ладно, посмотрим, что дальше. Вывожу старенький Шевроле из гаража. До Липецка по хорошей дороге добираться минут пятьдесят, и мне хочется гнать быстрее, но я сдерживаюсь, веду аккуратно.
Потом я вижу нас с девочками уже в квартире у заводчицы. В просторном манеже копошатся толстенькие, как поросята, невероятно милые маленькие лабрадошки, в складочках, как шарпеи, с торчащими хвостиками… Два мальчика и две девочки палевые, как Нора, а в сторонке безмятежно спит ещё одна — чёрненькая. Вот она просыпается и открывает чистые голубые глазёнки. Маруська охает и садится рядом с ней прямо на пол.
— Не продаётся, — говорит заводчица. — Себе оставляю.
Молча отдаю ей всё, что выгребла из заначки. Она ошарашено смотрит и говорит:
— Тогда берите и второго. Родословные я сама в клубе выправлю и привезу.
Она вещает о прививках, кормах, режимах, подготовках к выставкам… А я думаю: второго? Сонька смотрит мне в глаза и медленно вытягивает из вольера палевую девочку. Прижимает к груди.
— Ну, — говорю я, собравшись с духом, — будет у нас три собаки, когда Нора вернётся. А что тут такого?
Мы возвращаемся. Девочки растаскивают щенят по углам, знакомят с новым домом, подбирают имена. На большом альбомном листе я расписываю график прививок, на другом — режимы кормления и прогулок, прикрепляю школьными цветными магнитами на холодильник: в кухне дети бывают куда чаще моего, вот пусть и следят. Проверяю, есть ли в наличии молоко, овсянка… Всё. Теперь тут и без меня обойдутся. Можно уходить.
«Молодец!» — весело шепчет мне в ухо звонкий женский голос. «Справилась!»
И снова перемыкает картинку. Меня затягивает в какой-то тоннель без конца и без края.
— Хватит, — я едва не рыдаю, — больше я не выдержу!
— Всё, Иоанна, всё, — слышу успокаивающий голос сэра Майкла. — Похоже, это был последний блок. — И чувствую, как из моей руки вынимают медальон. Разлепляю веки. Я вернулась.
Он заставляет меня отпить холодного чая. Промокает лоб полотенцем. Васюта, присев рядом на корточки, всматривается мне в лицо. Убедившись, что я прочухалась, поднимается.
— Майкл, что ты ещё понял?
— Многое, друг мой. Наша дорогая Иоанна уйму энергии потратила на поддержание связи с проекцией. Должно быть, она настолько часто думала о детях, что каким-то образом во сне с помощью подсознания проложила дорожку в соседнее измерение. Можно предположить, что обмен сознанием всё-таки проще, чем перенос тела, хотя и достаточно затратный по энергетике. Нашей подопечной хватило, чтобы полностью себя обесточить. Остальное… Над остальным нужно подумать. Остановимся пока на этом. Бедняжке сейчас и без того нелегко.
Я ставлю чашку на стол. Руки уже не трясутся.
— Я всё время о них думаю. Иногда запрещаю себе, но надолго не получается. Они же у меня игроки, геймеры; а я, как ту девочку вспоминаю, что со мной в одну заварушку попала, так боюсь панически, что их сюда тоже затянет.
— Уже не затянет, — говорит сэр Майкл. — Вы всё сделали правильно, дорогая, хоть и совершенно непостижимым способом. Надо бы мне проконсультироваться по этому поводу с…
И вдруг меня прорывает. Ничего не могу поделать, плачу, как в недавнишнем видении, не в силах остановиться. Сэр Майкл бережно притягивает меня к себе.
— Идите, идите, Васюта, мы же договаривались… Ничего, я справлюсь, — слышу сквозь слёзы. — Это естественная реакция на снятие блоков. Слишком большая нагрузка на психику.
— … Так, — говорит он решительно спустя какое-то время, — Иоанна, ставлю вас в известность, что у меня при себе ограниченный запас носовых платков и ни одной запасной рубашки. Может, вы всё-таки успокоитесь? И дайте, наконец, унять вашу головную боль. И знаете, что я вам скажу?
Я невольно прислушиваюсь.
— У вас прелестные дети. Удивительно красивые девочки.