Сошел с ума
Шрифт:
— Володя Пресняков, — сказал я. — В прошлом гениальный физик. Нынче держатель десяти акций шинного завода. Мелкий рыночник, но человек отзывчивый. Долги не возвращает.
Полина пришла в себя уже настолько, чтобы улыбнуться.
— Привет, Володя, — отозвалась она.
— Пока молчи, — посоветовал я. — С речью силы уходят. Да с Володей и необязательно разговаривать. Он сам, когда заведется, языком молотит безостановочно. Слушать его иногда тяжело.
Володя кинул в рот сигарету, лихо прикурил от зажигалки. Спохватился:
— Вам не повредит, мадам?
— Я бы тоже затянулась.
— Моей не побрезгуете?
—
Володя через плечо протянул зажженную сигарету. Я ее перехватил, повертел в пальцах.
— Полина, я бы поостерегся. Один раз за ним докурил — лечился два года.
Мы уже свернули к Ясеневу, мирно катили по солнечному проспекту.
— Солдатский юмор, — оценил Володя с грустью. — Он вам не хвастался, что он якобы писатель?
— Хвастался, — сказала Полина — Я не поверила.
Ее повело от первой же затяжки. Закашлялась, и я увидел, как от хлынувшей боли глаза остекленели. Ответно мое сердце сбилось с ритма.
— Останови, Володя!
Мы прижались к тротуару. Полину трясло в моих руках, как отбойный молоток, но она не издала ни звука. Через минуту успокоилась, глубоко вздохнула:
— Поехали. Чем скорее доберусь до постели, тем лучше для всех.
Две знакомые старушки на скамейке с изумлением наблюдали, как мы, поддерживая с двух сторон, вели ее в подъезд. Легко представить, что подумали. Тем более что Володя свирепо бросил:
— С утра водочка всегда на пользу!
Бедные долгожительницы дружно перекрестились.
Квартира у меня улучшенной планировки — просторная гостиная и спальня — 12 кв. м. Полину я уложил под одеяло, прямо в брюках и кофточке. Поудобнее подбил подушку под голову.
— Нагнись, — попросила она. Я нагнулся и ощутил на губах горьковатый, мягкий поцелуй.
— Закрой глазки, поспи, — сказал я. — Я только провожу Володю.
— Не торопись, милый. Я в порядке.
Избавиться от Володи оказалось не так-то просто. Он заявил, что вправе знать, ради кого и ради чего рисковал жизнью.
— Это я рисковал, когда с тобой поехал.
— Кто она такая, Коромыслов?
— Одна знакомая.
— Не финти, Миша. У тебя не может быть таких знакомых. Как, впрочем, и у меня. Она из смежного мира.
— Чего ты хочешь от меня?
Он ничего не хотел, но глаза его пылали ясным светом пробившегося из-под алкогольных глыб интеллекта.
— Боюсь потерять собутыльника, Мишель!
Я отслоил ему стотысячную купюру, а на вопрос, где их печатаю? — не ответил. Наконец он ушел, пообещав вскорости вернуться уже с заправкой.
— Ради Бога! — взмолился я.
Полина спала, повернувшись к стене. Ворох темных волос причудливо разметался по подушке. Около двух часов я провел возле нее, иногда вставал, бродил по квартире без всякого дела Чутко прислушивался к каждому звуку. Ощущение, что вместе с Полиной в доме поселилась беда, было столь же стойким, как запах дерьма в общественном сортире. Но впервые этот запах не вызывал у меня рвотного рефлекса.
— Больно, Миша! — сказала она, проснувшись.
— В каком месте?
— Везде.
Она порозовела то ли со сна, то ли от жара.
— Давай померяем температуру.
— Миша, у тебя есть знакомый врач?
Знакомых врачей у меня было предостаточно, потому что моя бывшая жена Ирина была рентгенологом. Но я понял скрытый смысл ее вопроса. Она спрашивала о таком человеке, который, если понадобится, сумеет держать рот на замке. И такой
— Ты помнишь, сколько мне лет? — спросил Глеб Ефимович.
— Шестьдесят два года. Но это не совсем то, о чем ты подумал, Глебушка.
— А-а, очень жаль… В таком случае ты в курсе, какие нынче гонорары?
— Не тяни резину, Глеб. Бери такси — и гони.
Через сорок минут он позвонил в дверь. Мы давно не встречались, и я поразился произошедшим в нем переменам. Неунывающий печальник рода человеческого не то чтобы постарел, но как-то усох, стал ниже ростом, и за его вечным черным чемоданчиком и неизменным серым плащом ощутимо втянулся в прихожую шлейф разбитых надежд. Мы на мгновение обнялись и даже потерлись небритыми щеками.
— Она там, Глеб, — большим пальцем я показал себе за спину.
— Кто она-то, старый ты дурак?
— Женщина. Сам увидишь.
— Абортов на дому не делаю, учти.
— Не делаешь, и не надо.
Врачом Мирошник был первоклассным: начинал когда-то на «скорой», потом тридцать лет хирургической практики в институте Вишневского. В своей области достиг предельных высот, но это, что и говорить, наложило специфический отпечаток на его личность. Ко всем своим знакомым он относился как к возможным пациентам, а своих пациентов воспринимал скорее как подопытных кроликов, чем как живых людей. Общаться с ним было всегда поучительно. Сам он, похоже, не был подвержен никаким болезням и твердо намерился умереть от внезапного сердечного удара. Циничное отношение к человеческой жизни забавно смешивалось в нем с приступами совершенно детской стыдливости.
Расспросив Полину о причинах ее недомогания и узнав, что она страдает пулевым ранением в плечо, он посмотрел на меня с укоризной.
— А что такого? — сказал я. — Примета времени. Новое время, новые болезни.
— Что верно, то верно, — согласился Глеб Ефимович. — Среди моих нынешних пациентов пуля — это что-то вроде насморка.
С Полиной он произвел множество манипуляций. Разбинтовал плечо и тщательно обследовал сквозное ранение (два синюшных пятна и темно-кровяные сгустки), приказав Полине не хныкать. Она и не хныкала, а наоборот, томно улыбалась, полностью сохраняя присутствие духа. По-видимому, на нее благотворно подействовали два полных шприца какой-то гадости, которую Глеб Ефимович вкатил ей в вену. Еще он померил давление, послушал легкие, слил кровь из пальца в пробирку, промял живот до самого позвоночника и в конце концов, увлекшись, начал перекатывать ее по кровати, как деревянную чушку, отчего Полина все же слегка попискивала.