Сотрудник агентства "Континенталь"
Шрифт:
Доктор Ренч отбыл после трапезы, сказав, что он вернется как можно скорее, но у него еще два пациента на том конце города, и он должен их посетить. Барбаа Кейвуд пришла в сознание, но у нее была истерика, и доктор дал ей опиум. Теперь она спала. Экстон отдыхал без неприятных ощущений, если не считать высокую температуру.
Я пришел в комнату Экстона через несколько минут после окончания обеда и попытался задать ему пару вопросов, но тот отказался на них отвечать, а нажать на него я не мог, так как он был слишком болен.
Он спросил, как состояние девушки.
– Доктор сказал, что ей никакая особая
В это время вошла миссис Гэллоуэй, и я спустился снова вниз, где был схвачен Гэллоуэем, который настаивал с шутливой серьезностью, чтоб я рассказал о некоторых тайнах, которые я разгадал. Он наслаждался моим стесненным положением до конца. Он подтрунивал надо мной около часа, заставив меня внутри кипеть; но я только улыбался в ответ, вежливо притворяясь безразличным.
Когда его жена присоединилась к нам – она сказала, что оба больных спят – я сбежал от ее мучителя-мужа, сказав, что мол я должен сделать кое-какие записи. Но я не пошел в свою комнату.
Вместо этого я пробрался украдкой в комнату девушки, пересек ее, и спрятался в комоде, на который обратил внимание еще днем. Я оставил дверь приоткрытой, примерно на дюйм, и через щель мог видеть соединяющую комнаты дверь – ширма была убрана – кровать Эксона, и окно, через которое уже влетели три пули, и только Господь мог знать, что еще могло прилететь.
Время шло, я одеревенел стоя спокойно. Но я ожидал этого.
Дважды миссис Гэллоуэй приходила, чтоб посмотреть на отца и на медсестру. Каждый раз я полностью закрывал дверь, как только слышал ее шаги на цыпочках в зале. Я прятался от всех.
Только она покинула комнату после своего второго посещения, я еще не успел приоткрыть свою дверь снова, как я услышал слабый шорох и мягкие шлепки по полу. Не зная, что это было и где, я боялся открыть дверь. В своем тесном тайнике я замер и ждал.
Шлепки стали различимы – это были тихие приближающиеся шаги. Кто-то прошел рядом с дверью моего комода.
Я ждал.
Почти неслышимый шорох. Пауза. Самый мягкий и самый слабый слабый звук чего-то рвущегося.
Я вылез из шкафа с пушкой в руке.
Стоящим возле кровати девушки, и склонившимся над ее бессознательным телом, оказался старый Тэлберт Экстон, его лицо горело от приступа лихорадки, его ночная рубашка болталась вокруг его босых ног. Одной рукой он все еще опирался на одеяло, которое он откинул с ее тела. А вторая рука держала узкую полоску липкого пластыря, которой повязки удерживались на месте, и которую он только что отодрал.
Он заворчал на меня, и обе его руки направились к повязке на теле девушки.
Сумашедший, горячечный блеск в его глазах подсказал мне, что угроза пистолета в моей руке ничего не значила для него. Я бросился к нему, отдернул его руки в сторону, подхватил его на руки и понес – пинающегося, царапающегося и бранящегося – назад, на кровать. Затем я позвал остальных.
Илария Гэллоуэй, Шэнд – он вернулся из города – и я сидели на кухне, пили кофе и курили. Остальная часть обитателей дома помогала доктору Ренчу сражаться за жизнь Эксона. Старик за последние три дня испытал достаточно волнений, которые свели бы в могилу и здорового, не говоря уж о только что перенесшем пневмонию.
– Но зачем старому чёрту понадобилось убивать ее? – спросил меня Гэллоуэй.
– Понятия не имею, – сознался я, возможно, немного раздраженно. – Я не знаю, почему он хотел ее убить, но совершенно точно, что он пытался это сделать. Пистолет был найден примерно там, куда он мог его добросить, когда услышал, что я иду. Я был в комнате девушки, когда ее подстрелили, и я, не теряя попусту времени, подбежал к окну в комнате Эксона, но никого не увидел. Вы сами, возвращались домой из из Ноунберга, и приехали как раз после выстрелов, никого не видели, кто бы убегал по дороге, и я готов поклясться, что никто не мог убраться с территории усадьбы ни в одном другом направлении, без того, чтоб его заметил кто-нибудь из работников с фермы или меня.
И еще, вечером я сказал Эксону, что девушка поправится, если не сорвет повязки, что, вполне вероятно, натолкнуло Эксона на идею снять их. И он составил план, как самому сделать это – возможно, он знал, что ей дали опиум – и думая, что все поверят, что это она сама их сорвала. И он привел этот план в действие – отлепил один из пластырей – прежде чем я остановил его. Он стрелял в нее намеренно, и это очевидно. Возможно, что в суде я не смог бы это доказать, не зная, почему он это сделал , но я уверен, это сделал он. Но доктор говорит, что он навряд ли выживет, чтоб предоставлять дела в суд; он убил сам себя, пытаясь убить девушку.
– Может вы и правы, – Гэллоуэй насмешливо улыбнулся мне, – но вы чёртова ищейка. Почему вы не заподозрили меня?
– Я заподозрил, – ответил я такой же усмешкой, – но не очень.
– Почему не очень? – произнес он медленно. – Вы знаете, что моя комната расположена через зал от его, и что я мог выбраться из своего окна, пробраться по крыше веранды, выстрелить в него, и затем убежать в свою комнату той первой ночью.
И второй ночью – когда вы были здесь – вы должны знать, что я покинул Ноунберг достаточно рано, чтоб приехать сюда, оставить свой автомобиль на дороге, сделать те два выстрела, прокрасться в обход, прячась в тени дома, отбежать к своему автомобилю, и затем заехать, как ни в чем не бывало, в гараж. Вам должна быть также известно, что моя репутация не слишком хорошая – что я слыву за дурную овцу в стаде; и вы знаете, что мне не нравится старик. Что касается мотива, факт состоит в том, что моя жена – единственная наследница Эксона. Я надеюсь, – он поднял брови, шутовски изображая страдание, – что вы не думаете, будто у меня есть какие-то моральные принципы, мешающие мне, время от времени, совершать убийства при благоприятных обстоятельствах.
Я рассмеялся. – Нет, не думаю.
– Отлично. А что тогда?
– Если бы Эксон был убит в первую ночь, и я приехал бы сюда, вы бы продолжили шутить уже за решеткой задолго до сегодняшнего дня. И даже если бы он был убит во вторую ночь, я мог схватить вас. Но я не представляю вас в роли человека, который смог испортить столь легкую работу – тем более дважды. Вы бы не сбежали промахнувшись, и оставив его в живых.
Он со всей серьезностью пожал мне руку.
– Отрадно знать, что ваши добродетели оценены по достоинству.