Сотрудник ЧК
Шрифт:
– Сейчас разберемся, – ответил Попов, искоса взглянув на нее.
Вместе с Силиным он скрылся в комнате Совета. Ребята остались в канцелярии.
Лешка смотрел на машинистку и думал: вот из-за этой женщины погибли Костюков и Пахря…
Было что-то болезненное, нечистое в ее белом лице, в бегающих глазах, полуприкрытых тонкой лиловой кожицей век, в каждом ее движении, нервном и порывистом. Присев к столу, она вытягивала шею, прислушиваясь к неразборчивому гулу голосов за стеной.
Голоса стали громче, еще громче… Проснулись писаря.
Дверь распахнулась, и на пороге появился огромный, встрепанный Киренко. Силин и Попов попытались удержать его. Но Киренко вырвался и, грузно ступая, так, что в фонарях затрепетали огоньки, подошел к столу машинистки.
– Вот эта?! – хрипло спросил он. – Вот эта самая? Женщина вскочила. Лицо ее стало покрываться прозрачной пергаментной желтизной. Киренко смотрел на нее в упор.
– Это ты… Костюкова загубила?.. – придыхая на каждом слове, проговорил он.
– Что он говорит?! Я не понимаю… – забормотала она, жалко и растерянно оглядываясь на Силина и Попова,
– Не понимаешь?! А!.. – И Киренко начал обрывать застежку на кобуре.
– Что вы делаете! – Женщина отшатнулась к стене, расширенными глазами следя за его пальцами.
– Стой, Павло! – Силин схватил Киренко за руку. – Поговорить надо!
– Пусти! – хрипел тот. – Пусти! Раздавлю гадину! С помощью Попова и часовых Силину удалось оттеснить его к двери.
– Ну, вам теперь все ясно? – спросил Попов у машинистки.
Она с трудом проговорила:
– Я ничего… не… понимаю..
– Ах, вы еще не понимаете, мадам, или как вас там… фон Гревенец!
У женщины дрогнули плечи. Точно защищаясь, она вытянула перед собой узкие ладони:
– Что вы! Что вы! Это ложь!
Ложь, говорите? А это тоже ложь? – И Попов помахал измятым листом копировальной бумаги. – Узнаете? – Он поднял копировку на свет и медленно прочитал: – «Командиру революционного отряда севастопольских матросов товарищу Мокроусову… Приказ…» Это вы печатали? Мы изъяли этот документ у убитого немецкого шпиона!
Лешка невольно привстал с места. Он вспомнил Маркова и черную тряпочку, которую тот передал Бодуэну. Так вот что это было!
Женщина облизнула губы.
– Я ничего не знаю!.. – выдавила она. – Это ошибка…
– Вот как, ошибка!.. Возможно… Кстати, у того шпиона мы взяли еще одно письмо. Так в том письме господин Бодуэн с самой лучшей стороны рекомендует вас германскому командованию…
Женщина поднесла руки к помертвевшему лицу и опустилась на стул.
– Ну, это тоже ошибка? А гибель Костюкова с отрядом?.. А захваченный немцами несколько дней тому назад обоз с боеприпасами – это, верно, тоже ошибка?..
Лицо Попова перекосилось от гнева. Прямые и острые морщины очертили рот.
– Все… Кончились ваши ошибки, уважаемая фон Гревенец! Жалко, что поздно! Не разгадали вас вовремя! Ну что ж, не умеем еще, научимся. Научимся!.. – повторил он. – Одного не могу понять, как вы дошли до этого, вы, российская аристократка? В героини метили? Или перед немцами хотели выслужиться? Не пойму!.. Ну да это теперь и не важно! – Он обернулся и сказал: – Позовите Ващенко.
Один из часовых вышел из комнаты. Попов сел к столу, придвинул лист бумаги, взял карандаш.
– Ваша фамилия фон Гревенец? Имя, отчество, возраст?
Она беззвучно пошевелила губами и ничего не ответила.
– Не хотите? Воля ваша…
Наступило молчание. Громко дышал Пантюшка. Силин, сдвинув брови, обрывал бахрому на рукаве шинели. Киренко налитыми яростью глазами неподвижно смотрел на машинистку.
Лешка сидел, вцепившись пальцами в колени, оглушаемый ударами собственного сердца. Он чувствовал, что самое главное еще впереди.
Вошел Ващенко и остановился на пороге, вопросительно оглядывая присутствующих. В отличие от Лешки, он, очевидно, сразу понял, зачем его вызвали. На простоватом лице фронтовика появилось напряженное и даже какое-то страдальческое выражение.
Попов поднялся, упираясь рукой в стол.
– Эта женщина – немецкая шпионка, – глуховато произнес он. – Совет приговорил… в расход. Уведи.
Ващенко не пошевелился, только на длинной его шее судорожно прыгнул кадык.
– Таково решение Совета… – повторил Попов. Угловато, весь точно окаменев, Ващенко шагнул к машинистке и тронул ее за плечо:
– Пийдемо!
И тогда началось самое тягостное из всего, что довелось испытать Лешке за последнее время.
Машинистка истерически закричала. Вырываясь из рук фронтовиков, она разорвала ворот своего черного платья, оголилось худое, с выступающими ключицами, плечо. Волосы ее растрепались. Дико и нелепо тряслись желтые, прямые, как солома, космы. Проклятия сменялись угрозами, мольбами о пощаде, и крики ее вонзались в душу…
В эти мгновения Лешка совсем забыл, что эта женщина- враг, враг страшный, действовавший со звериным коварством, исподтишка, что из-за этой шпионки гибли люди и, может быть, даже все дело, ради которого лилась кровь на подступах к Херсону. Сейчас он видел только слабую, обезумевшую от ужаса женщину, бившуюся в руках дюжих фронтовиков.
В голове у него мутилось, тошнота подступала к горлу. И, уже не сознавая, что он делает, Лешка бросился вперед и, что-то отчаянно крича, стал отдирать руки Ващенко от женщины.
Его оттолкнули в сторону.
…Когда Лешка пришел в себя, фон Гревенец не было в комнате. Рядом стоял Силин.
– Ну, очухался? Эх, ты!.. Разве можно так, Алексей – Алешка, Николаев сын! – сказал он. – Иди вниз, я сейчас опущусь, поговорим. Помоги ему, – сказал он Пантюшке.
Тот бережно, как больного, подхватил друга под мышки. Лешка отпихнул его и пошел из канцелярии, провожаемый насмешливыми взглядами штабных писарей.
НОЧНОЙ РАЗГОВОР