Сотрудник уголовного розыска
Шрифт:
— Вы не сможете разрешить мне изъять этот металлический прут? Он нужен для следствия.
Священник, не удостоив меня ответом, молча удалился.
— Да чего там, — сердито сказал мужчина. — Раз для следствия необходимо — чего просить. Взять и все!
Я не успел ничего ответить, как здоровяк схватил прут могучей рукой и потянул. Усилия силача оказались тщетными. Священник вернулся быстро и так же молча протянул здоровяку пилу по металлу.
Добровольцев выпилить прут нашлось много, и пока я писал официальный протокол об изъятии вещественных доказательств, все было готово.
Удача торопила.
В отделе милиции быстро набросал постановление о направлении вещественных доказательств на экспертизу. Конечно, в первую очередь меня интересовали вопросы: является ли кровью бурый налет на металлическом пруте? Если это кровь, то не совпадает ли она с группой крови убитого Колесова? Не однородна ли по химическому составу зеленая краска, обнаруженная в ране Колесова, и краска забора церкви?
Не откладывая дела в долгий ящик, я решил побеседовать с гражданами, проживающими поблизости от церкви.
В первом домике с тремя голубыми ставнями меня встретили старик со старухой. Они с удовольствием слушали, покачивали белыми головами, соболезновали, однако ничем помочь не могли. Подобная история повторялась многократно.
Хождения по дворам мне запомнились и по сей день. До одурения я разговаривал с мужчинами, женщинами, мальчишками, бесконечно спрашивая их об одном и том же. И от всех получал примерно один и тот же ответ: «Нет, ничего не видели. Много здесь бродит молодежи, бывает, и скандалят…».
Переходя из дома в дом, я удалился от церкви на целый квартал. Уже стемнело. Ярко вспыхнули уличные фонари.
Хозяина очередного дома я встретил на улице. Это был высокий пожилой мужчина в длинной армейской шинели без погон и в зеленой фуражке. Выслушав меня внимательно, он вытащил трубку, энергично набил табаком и заговорил:
— Вспоминается мне один случай. Только не знаю, представит ли он для вас интерес. Девятнадцатого января я провожал сына. Он приезжал из армии в отпуск. На двадцать два часа мы заказали такси. А его не прислали. Боясь опоздать на поезд, мы решили выйти на улицу и добираться пешком до троллейбуса. Сына вместе со мной провожала жена. Мы направились по улице Советской. Тротуары, как и сегодня, обледенели, и идти было трудно. Около церкви, на противоположной от нас стороне улицы, мы заметили двух парней. Они, видимо, были нетрезвые, — мужчина замолчал, пыхнул трубкой так, что из нее выскочил целый сноп красных искорок, и продолжал, — покачивались. Один, высокий, шел впереди, второй — среднего роста, метров на восемь отстал. Неожиданно тот, что шел сзади, поскользнулся и упал. Он ударился головой о забор церкви. У него слетела шляпа. Сын хотел перейти улицу и помочь, однако парень почти сразу поднялся и бросился догонять товарища…
Я, затаив дыхание, слушал мужчину. Мужчина, неправильно расценив мое молчание, спросил:
— Может быть, этот факт вас не интересует?
— Нет, нет! Что вы! Пожалуйста, продолжайте.
— Так вот, — опять пыхнул трубкой мужчина. — Тот парень, который упал, догнал высокого. На мой взгляд, они были знакомы, потому что высокий обнял его. Они прошли немного. Маленький снова упал. Друг попытался поднять его, но потом, увидев стоявшую поблизости на улице «Победу», подбежал к ней. Он что-то
— А одеты они как были, не помните?
— Высокий — в светло-коричневое пальто, второй во что-то темное…
Через несколько дней были закончены все многочисленные экспертизы. Криминалисты установили, что бурый налет, который я обнаружил на копье церковного забора, — кровь Колесова. Краска забора и кусочки краски, обнаруженные в ране, — однородны по своему химическому составу.
Остается объяснить одно: кровь на пальто Кравченко попала в тот момент, когда он вел Колесова к машине.
Примерно через полмесяца после описанных событий ко мне в кабинет зашел Михаил Кравченко. Следствие к тому времени уже было закончено, и меня его визит, откровенно сказать, удивил.
Я смотрел на Кравченко и не узнавал его: он показался мне ниже ростом, чем при первом знакомстве, лицо, усталое, с желтоватым нездоровым оттенком, взгляд вялый.
Я ждал, что он скажет. Кравченко же молчал, глядя через мое плечо в окно.
— Вины моей во всем этом деле нет, товарищ следователь, — наконец, нарушил он затянувшееся молчание.
— С точки зрения юридической нет. А вот…
— Знаю, — перебил Кравченко, — вы хотите сказать о Коробовой… о том, что если бы не история с ней, то не было бы и пьянки в ресторане и Колесов был бы жив… Так ведь, товарищ следователь?
— Так, Кравченко, именно так, как вы сказали.
— Я уезжаю из города… один, — опять после большой паузы проговорил он. — Я больше вам не понадоблюсь?
— Нет. Вы свободны.
Следствием установлено
Уголовное дело № 96
Иван Архипович Диденко, старший следователь краевой милиции, положил перед собой очередное дело: тощее, потрепанное, с пожелтевшими от времени корками.
Это случилось ночью, пять лет назад, пятого декабря. Шел дождь со снегом, порывистый ветер беспокойно стучал оторванным металлическим листом по крыше. Сторож сельмага в станице Васюринской Побежимов, продрогший на ветру, зашел погреться в будку. Он пробыл там пять-десять минут, а когда открыл дверь на улицу, трое преступников набросились на него. Один вырвал ружье, второй засунул в рот кляп, третий завернул руки назад. Жулики повалили Побежимова, больно стянули веревками руки и ноги, потом занесли в будку и прикрыли дверь.
До утра мучился сторож, пытаясь освободиться. Лишь на рассвете ему удалось выплюнуть кляп. Он начал кричать. Шедшие на работу станичники развязали сторожа, подняли тревогу. Приехала милиция. Замки на дверях магазина оказались сломанными. Сейф лежал во дворе. Преступники взяли ценностей на несколько тысяч рублей.
— Перепугался я, — рассказывал Побежимов. — Все случилось так быстро, в считанные минуты. По голосам чувствовалось, что молодые ребята, здоровые. Я, конечно, сопротивлялся, как мог, но один против троих… придавили меня, ничего не мог сделать. Ни лиц их, ни одежды не рассмотрел, кто такие — не знаю… Слышал: машина потом загремела и все.