Сотворение брони
Шрифт:
«Не надорвется ли Уралмаш, если заставить его заменить Ижору, перестроить все производство в немыслимо короткие сроки?» - спрашивал себя Малышев.
Он остро ощутил давящий груз собственных и чужих упущений и ошибок. События последнего года, приближение войны к границам Советского Союза требовали увеличения мощностей танкостроения в два-три раза. И еще недавно Малышеву казалось: наркомат и подчиненные ему предприятия немало сделали, чтобы выполнить постановления Политбюро. ЦК о расширении Челябинского тракторного завода и производства на нем тяжелых танков, о привлечении Сталинградского тракторного к выпуску Т-34, об изготовлении
«Насколько обставили бы мы Германию по новым танкам, если успели бы подключить к танкостроению и Сормовский судостроительный, и ЧТЗ, и Уралмаш, если не искали бы пути полегче, поглаже…»
В конце лета сорокового года наркомат направил группу специалистов на Урал выискивать небольшие предприятия, которые можно было бы приспособить для производства танковых корпусов без реконструкции, лишь частично пополнив оборудованием. Отобрали четыре малых завода - все вместе они наполовину не заменят цех броневых корпусов Ижоры. «Нет, это по плечу одному Уралмашу, - думал сейчас нарком.
– Только б не надорвался от сверхнагрузок…»
Возвращаясь по нескольку раз в основные цехи, советуясь с руководителями завода, с инженерами и рабочими, выискивая вместе с ними малейшие резервы, Малышев не переставал упрекать себя: «Если б начали перестройку цеха металлоконструкций полгода назад, здесь уже наладили бы резку, а в прессовом - правку брони. И термические печи стояли бы уже на закалке… Ты виноват - запоздал. Забыл о ночном совещании у Серго в тридцать четвертом. Не случайно он вызвал тогда людей с Уралмаша, Челябинского тракторного. До войны еще неблизко было, а ЦК, правительство принимали экстренные меры для перевооружения войск, и Серго ориентировал нас всех на тяжелейшую войну, предвидел роль уральских гигантов. Он предвидел, а ты упустил. И к совету Кошкина не прислушался…»
…Это было в Занках, незадолго до смерти Михаила Ильича. В день приезда Малышева больному было полегче, он вышел на веранду лесного домика, сел в плетеное кресло напротив наркома и, волнуясь, как всегда, когда говорил о тридцатьчетверке, спрашивал: почему единственный завод занимается машиной? Малышев обнадеживал: строящийся на Сталинградском тракторном танковый цех будет готов к марту; наркомат думает через год-полтора частично загрузить тридцатьчетверками Сормовский судостроительный и Ленинградский опытный, возможно, и Кировский завод. Он надеялся, что это успокоит конструктора, а тот придвинулся к Малышеву и зашептал: «Через полтора года?… Ленинград?… Он же возле границы, Вячеслав Александрович!»
Кошкин не утверждал - спрашивал, просил подумать, можно ли продолжать концентрировать танкостроение на западе и юго-западе страны. Спрашивал, бледнея от волнения, нельзя ли ускорить строительство восточной базы танкостроения, приобщить к выпуску Т-34 гиганты, построенные в годы пятилеток на Урале, Волге, в Сибири. «Они далеки
«Разве ты, нарком, не обязан был прислушаться к мысли умирающего конструктора?…»
ВОЗВРАЩЕНИЕ
1
Ночью, накануне захвата города немцами, успел уйти на восток последний, сорок первый заводской эшелон. На рассвете вылетел на Урал Игорь Мальгин.
За несколько часов до отправления эшелона Игорь передал танкистам, сражавшимся на подступах к городу, восемь отремонтированных танков. Среди них и свою тридцатьчетверку - она оказалась последней в полку Жезлова.
…Больше месяца пробивались они из окружения. Кончались боеприпасы, вражеские бомбы и снаряды разнесли в щепы ремонтные летучки с запасными частями. Заправлялись дизельным топливом с подбитых машин, но восстанавливать подбитые танки стало негде и нечем.
Фашистам они не доставались. Жезловцы буксировали их до ближних оврагов, сбрасывали? заросли, закапывали в землю, топили в реках, болотах, заранее снимая с корпусов и башен уцелевшие приборы и вооружение, двигатели и коробки скоростей, чтобы ни одна частица тридцатьчетверки не попала к конструкторам Круппа и Флика, не стала для них образцом. Конечно, жезловцы понимали: в такой гигантской битве враг рано или поздно захватит машину, но пусть это случится не в их полку и как можно позже.
Когда от полка осталось меньше роты людей и последний боеспособный танк Мальгина, а вражеское кольцо сжималось все туже, Жезлов приказал Игорю прикрыть отход. Танк должен был любой ценой задержать врага, затем обогнуть болото и выйти к реке, где будут ждать жезловцы, если удастся прорваться.
Бой затянулся дотемна. Фашистские автоматчики были задержаны, понеся потери, но и Мальгин потерял свой экипаж: заряжающий и стрелок были убиты, когда вылезли заменить трак у порванной гусеницы. А ночью, обойдя топь, Игорь никого не нашел на условленном месте…
Отчаяние охватило его. «Один… Один среди врагов, и не на что больше надеяться.
– Но тут же он оборвал себя: - Неправда, ты не один! С тобой тридцатьчетверка - значит, не один!…»
Двое суток он двигался ночами на восток - лесными проселками, полями, обходя села. На третью ночь, когда горючего оставалось всего километров на двадцать, Игорь услышал близкую канонаду…
На заводе, куда вскоре по железной дороге доставили тридцатьчетверку, поразились ее многочисленным ранам и обрадовались ее живучести. Игоря расспрашивали, поздравляли, а ему было не до поздравлений. Дома ждало письмо от Гали, разом погасившее радость:
«Родной мой! Верю, назло всему верю, что ты вернешься. Живу этим, шепчу по ночам твое имя… А кругом горе и смерть.
У меня, Игорек, дела неважные. Приехала, чтобы увезти маму и бабушку из Днепродзержинска, - и вот застряла. Бабушка совсем плоха, не встает, мама без нее не тронется. с места, и я, конечно, ни их, ни тяжело раненных красноармейцев, к которым приставлена в больнице, не покину. В каждом бойце вижу тебя, за каждого боюсь, как за тебя, чтобы его, беспомощного, не захватили фашисты. Третий день, как ведут артиллерийский обстрел города, кажется, вот-вот ворвутся…