Сотворение мира.Книга третья
Шрифт:
Разговаривая с тестем, Андрей успел заметить, что на диване стоят два больших чемодана, которые он купил Елене перед отъездом с Дальнего Востока. Они были открыты, и Андрей понял, что Елена тоже уезжает: в чемоданах уложены ее платья, Димкины костюмы, синеглазая кукла Лиля — память детства, Елена никогда не расставалась с ней.
Скользя сандалиями по натертому полу, Димка подбежал к отцу, схватил его за руку и закричал, радостно пританцовывая:
— Мы едем вместе с дедом и с бабкой!
— Не с «бабкой», а с бабушкой! — строго поправила
Она вышла из кухни, успев привести себя в порядок: причесала растрепавшиеся волосы. Одной рукой придерживая полы длинного халата, Елена несла чашку с горячим кофе.
— Ты ничего не ел, — сказала она Андрею, — выпей кофе. Могу принести бутерброд.
— Не спеши, успеется, — остановил ее Андрей.
Елена присела на стул. Все молчали.
— Твердо решила ехать? — спросил Андрей.
— Конечно, — сказала Елена и удивленно посмотрела на мужа. — А разве ты не поедешь с нами?
— Нет, не поеду, — сказал Андрей и пояснил: — Дело в том, что меня призывают в армию. Вот повестка из военкомата.
Снова наступило тягостное молчание. Все поняли, что в их жизни произошло нечто столь большое и важное, чему противостоять никто из них не в силах, и что это большое и важное — жестокая, беспощадная война — уже втягивает их всех в неотвратимую свою пучину, от которой нет защиты, потому что в эту пучину уже втянуто множество людей…
Елена сидела, опустив голову. Темные волосы упали ей на лицо. Андрей впервые увидел жену такой растерянной, и ему стало жаль ее. Всхлипывала Марфа Васильевна. Посапывал Платон Иванович. Широко распахнув светлые свои глаза, испуганно смотрел на всех Димка.
— Что ж теперь делать? — упавшим голосом обронила Елена. — Где мы будем искать друг друга?
Андрей встал, закурил, походил по странно опустевшей комнате, потом подошел к Елене, ласково провел ладонью по ее волосам, сказал тихо:
— Пойдем погуляем, Еля… Если я останусь жив, ищите меня в Дятловской.
Елена подняла голову, слабо улыбнулась сквозь слезы.
— В саду?
— Да, конечно, в саду, — серьезно сказал Андрей.
Они вышли из дома и медленно пошли по бульвару, по обе стороны которого высились пятиэтажные дома одной из центральных улиц города. Над ними синело безоблачное, ясное небо, такое чистое, глубокое и спокойное, какое обычно бывает в дни ранней осени. Светило не утерявшее теплоты, но уже не жаркое солнце, в густой, чуть тронутой желтизной листве лип и акаций верещали птицы; на расчерченном мелом асфальте у подворотен прыгали беззаботные голоногие девчонки. Все казалось бы мирным и привычным, если бы не безобразные, вырытые людьми щели, тянувшиеся буро-черным зигзагом между деревьями, если бы не рыжие кучи комковатой влажной глины, безжалостно умертвившей цветы.
Андрей с Еленой шли по бульвару, как давно уже не ходили: взяв друг друга за руки. Их пальцы были тесно сомкнуты. Оба они почувствовали, что тот холодок отчуждения, который возник у каждого из них в последние годы разлуки, то почти равнодушное примирение с необходимостью жить порознь вдруг исчезает, уступая место волнующей теплоте и ощущению неразрывной их связи.
Послышался отдаленный гул самолетов. Андрей остановился, поднял голову. Три эскадрильи серебристых бомбардировщиков с тяжелым подвыванием шли к городу в окружении истребителей. Эскадрильи летели в ровном строю. Юркие истребители то взмывали вверх, посверкивая крыльями, то, подобно стрижам, кидались вниз.
— Это немцы! — сказал Андрей.
И, как будто подтверждая его слова, пронзительно завыли сирены воздушной тревоги, со всех сторон с оглушающей резкостью захлопали невидимые зенитки. Врассыпную кинулись куда-то девчонки, прыгавшие на асфальте. Побежали взрослые. На балконе ближнего дома залилась истошным воем большая белая собака.
— Бежим! — закричала Елена, теребя Андрееву руку.
Они бежали, спотыкаясь и падая, не зная, куда и зачем надо бежать, если совсем рядом вырыты щели. Над ними в лазурном небе белыми клубками вспыхивали разрывы снарядов, все гуще и плотнее окружая вражеские самолеты. Но бомбардировщики прорвались сквозь заслон разрывов, разделились на тройки и, пикируя, стали сбрасывать фугасные и зажигательные бомбы. Содрогаясь, застонала утробно земля.
Андрей втолкнул Елену в полутемный подъезд, прижал в угол и, крепко обняв, прикрыл собой. Совсем близко он увидел ее искаженное страхом бледное лицо: полные слез глаза, вздрагивающие губы. Стоя на коленях, Елена неумело крестилась и, задыхаясь от рыданий, бессвязно шептала:
— Господи… господи… господи… Спаси нас… Спаси нас, господи…
Горячая волна жалости захлестнула Андрея. Целуя мокрое лицо жены, он уговаривал ее, как ребенка:
— Ну что ты, Елка? Перестань, дурочка!.. Слышишь, Еля? Все будет хорошо! Успокойся, пожалуйста!..
А земля гудела, содрогалась от взрывов. Совсем близко, расколотые тяжелыми бомбами, рушились высокие дома, погребая под развалинами сотни людей, укрывшихся в подвалах.
Когда налет закончился и наступила странная тишина, Андрей с Еленой выскочили из чужого подъезда и побежали домой. Там их встретила плачем Марфа Васильевна. За тридцать минут налета фашистской авиации на город она пережила больше, чем за всю жизнь. Сотрясаясь всем своим полным, тяжелым телом, Марфа Васильевна кинулась к Елене, обняла ее и запричитала:
— Больше ты никуда без меня не пойдешь! Надо уезжать из этого ада кромешного! Надо ехать! В Сибири тоже люди живут!..
Спать легли рано, а с утра опять стали рассовывать по чемоданам разную нужную и ненужную мелочь.
Тихо посвистывая, Андрей бродил по комнатам, с грустной улыбкой поглядывая на озорного, веселого Димку, и думал: «Конечно, им надо уезжать, здесь оставаться опасно. Я ухожу в армию и помочь Еле ничем не смогу… Как-то только они там устроятся? Как будут жить? Как станет мириться Елка с теми лишениями, которые неизбежно выпадут на их долю? Как будет расти Димка?»