Сотворение мира.Книга третья

Закруткин Виталий Александрович

— Если можно, пусть мои книги останутся у вас, мне некуда их девать, — сказал Андрей.

— А чего ж, нехай лежат, — согласилась Федосья Филипповна. — Они никому не мешают.

Наташа поднялась, ушла в дом и тут же возвратилась, держа в руках тетрадь в темно-зеленой клеенчатой обложке. Сказала тихо:

— Возьмите с собой, Андрей Дмитриевич.

— Что там такое? — удивился Андрей.

— Летом я собрала по одному листочку с каждого сорта деревьев, которые посажены в саду. — Наташа бережно полистала тетрадь. — Тут есть листья яблони, груши, сливы,

черешни, абрикоса, вишни… Я их подсушила, расклеила в тетради и надписи сделала… — Она робко взглянула на Андрея, пододвинула тетрадь ближе к нему. — Возьмите, пожалуйста… Может, вспомните когда наш сад…

Сердце Андрея сжала острая боль. Он нагнулся, поцеловал Наташу.

— Спасибо, Ташенька. Обязательно вспомню. И сад и тебя. Разве ж можно забыть?

Наташа заплакала, плечи ее вздрагивали. Федосья Филипповна, отвернувшись, тоже всхлипнула, вытерла уголком фартука слезы.

Андрей отвел руки Наташи от горячего ее лица.

— Зачем тебя вызывали в райком комсомола?

— Я курсы медсестер закончила, — давясь от рыданий, выдохнула девушка, — я на фронт хотела идти…

— Ну и что?

— А мне в райкоме сказали совсем другое…

— Что там тебе сказали? — тревожно спросил Андрей, подумав почему-то, что Наташу решили забросить в тыл к немцам.

— Сказали, что фронт приближается к Дону и что, может быть, придется эвакуировать из области весь скот на Кавказ или еще дальше, за Каспий.

— А ты здесь при чем? Разве пастухов нет?

Наташа по-детски, кулачком, стала вытирать глаза.

— Не знаю. В райкоме сказали, что меня на случай эвакуации прикрепили к дятловскому совхозному стаду… Очень мне это надо! Люди умирают, кровь проливают на фронте, а я должна с коровами и овцами по тылам странствовать… Да еще и пригрозили, что за каждую утерянную корову придется, мол, отвечать…

— Ладно, Таша, не плачь, — улыбаясь, сказал Андрей. — Это не самое худшее. Решение райкома надо выполнять. А пока до эвакуации дело дойдет, ты тут после меня за нашим садом присматривай, будь там хозяйкой.

Два дня спустя, в воскресенье утром, дятловцы провожали Андрея и Володю Фетисова. На пристань пришла чуть ли не вся станица. Сердобольные женщины совали в дорожные мешки мобилизованных куски сала, вареных кур, яйца, пирожки.

— Зачем нам столько? — отбивался Фетисов. — Разве мы съедим все это?

— Ничего, берите! — настаивали женщины. — Солдатики помогут, если сами не справитесь…

Егор Иванович Ежевикин успел раньше всех сдавить из раннего винограда вино и настойчиво угощал Андрея и Володю мутным, неотстоявшимся чихирем.

Подошел пароход, дал один гудок, второй. Все сгрудились у сходней, стали прощаться. И тут случилось то, чего никто не ожидал. Заплаканная Наташа Татаринова вдруг бросилась к Андрею, обняла, прижалась к нему и, задыхаясь от рыданий, слабея, стала опускаться на землю. Женщины подхватили ее, отвели в сторону.

Раздался протяжный третий гудок. Пароход отвалил от пристани. Андрей стоял на корме, молча смотрел, как уплывает назад толпа на берегу. Несколько минут

он еще различал в ней голубую косынку Наташи, потом все слилось: берег, кромка надречного леса, желтые пески над водой. Левее, на горизонте, таяла синеющая полоса сада… Все, чем жил Андрей в последние годы, уносил куда-то пенный след парохода, исчезающий за излучиной реки…

3

Максим Селищев и Петр Бармин, которые приехали погостить к Тае, неожиданно были вызваны в Москву. Их разыскал у Таи незнакомый лейтенант и сказал, что известный им Тодор Цолов очень просил товарищей Бармина и Селищева срочно прибыть к нему по важному делу. Лейтенант был вежлив, предупредителен, но достаточно настойчив. Заметив, что Тая напугана его приходом, он сдержанно улыбнулся и сказал:

— Вы, Таисия Максимовна, не беспокойтесь. Вашему отцу ничто не угрожает. Идет война, и каждый человек должен в этой схватке точно определить свое место. Товарищу Цолову сейчас нужна помощь Максима Мартыновича и Петра Григорьевича, только поэтому он и хочет с ними повидаться.

— Что ж, можете передать товарищу Цолову, что мы постараемся встретиться с ним, — подумав, сказал Бармин и вопросительно взглянул на Максима. — Так, что ли, Максим Мартынович?

Тот пожал плечами.

— Да, очевидно, надо ехать.

— Тогда, если это вас устроит, я возьму билеты на завтра, — сказал лейтенант. — Судя по всему, дело не терпит отлагательства…

Когда лейтенант ушел, друзья долго молчали. Потом Бармин походил по комнате, постоял у окна и заговорил, запинаясь, будто рассуждал сам с собой:

— Этого следовало ожидать. Чем, собственно, мы были заняты почти целый год? Какой-то ни к чему не обязывающей чепухой. Разве мы с тобой, Максим Мартынович, о службе в архиве мечтали, когда возвращались на родину? Зачем нам корпеть над старыми, пропыленными бумагами в такое страшное время?

Селищев тронул пальцем седеющие усы:

— Я тоже так думаю, Петя…

Вечером они, как могли, успокоили Таю, а на следующий день в сопровождении веселого молодого лейтенанта выехали в Москву. На Курском вокзале их встретил смуглый скуластый майор, усадил в автомобиль и увез в гостиницу. Двое суток они были предоставлены самим себе, разгуливали по городу, посмотрели балет. Если бы не аэростаты воздушного заграждения и не баррикады на западных окраинах столицы, ничто здесь не напоминало бы о войне. Москва жила обычной своей деловой жизнью, все шло своим чередом.

На третьи сутки похожий на монгола майор приехал в гостиницу и объявил, что товарищ Цолов ждет их.

Тодора Цолова они увидели таким же энергичным, живым, румяным, как при первой встрече в Париже, только, может, седины прибавилось на висках. Он легко вскочил с кресла и устремился навстречу Бармину и Селищеву, широко раскинув руки.

— Здравствуйте, друзья мои! Я знал, что вы приедете, и уже рассказал о вас кому следует все хорошее, что знал. Рассаживайтесь, пожалуйста, поближе к столу. Вот папиросы, вот пепельница и зажигалка. Прошу вас: не стесняйтесь.