Сотворение мира.Книга третья
Шрифт:
Словно опомнившись, Еля подходила к нему, теребила его жесткие светлые волосы и говорила, вздыхая:
— Фантазер ты у меня и выдумщик…
Каждое утро, взяв с собой сына, они уходили к реке, на пляж. Еля с помощью подруг успела где-то купить модный купальный костюм. Плавала она прекрасно, и, когда еще по-девичьи стройная, красивая, выходила из воды и легким движением рук отжимала темные волосы, Андрей гордился ею, радовался тому, что она стала его женой, и это радостное чувство не покидало его все дни. Он наблюдал за тем, как бесстрашно плещется в воде его маленький сын, как он возится в песке, и
Вечерами, после того как Еля укладывала сына спать, все подолгу сидели в уютной столовой, пили чай. Платон Иванович обстоятельно рассказывал о своей работе на заводе, Марфа Васильевна давала дочери всякие советы, а уставший Андрей умиротворенно думал о том, как все хорошо складывается в его жизни и как, должно быть, счастливы Платон Иванович и Марфа Васильевна, прожившие нелегкую жизнь и не потерявшие привязанности и уважения друг к другу.
Его умиляло здесь все: натертые до зеркального блеска полы, любовно ухоженные цветы на подоконниках, тюлевые занавески, крахмальная скатерть на столе, свежие обои на стенах, запах сдобных пирогов, раз навсегда устоявшийся порядок дней и вечеров, тихая, скромная жизнь двух людей-тружеников.
— Славно живут твои родители, Елка, — говорил он Еле. — Мне очень хотелось бы, чтобы наша с тобой жизнь была похожей.
Еля просветленно улыбалась.
— Это зависит только от нас, Андрей…
Как-то вечером, разговаривая о предстоящем отъезде Андрея, Марфа Васильевна сказала:
— Тебе, дорогой зять, лучше поехать сперва одному. А то трудно поначалу будет вам с маленьким ребенком. Ни квартиры у вас нет, ни мебели… Пусть лучше Еля останется пока у нас, а ты езжай, получи квартиру, потом можешь и жену забрать.
Платон Иванович вопросительно глянул на Андрея.
— А не тяжело тебе там будет одному? Кто знает, сколько времени придется ждать квартиру? Может, полгода, может, год. А как с питанием, со стиркой? А как ты, дочка, на это смотришь? — обратился он к Еле. — Не скучно тебе будет без мужа? Ты нас, стариков, не слушай, решай сама. Нам, конечно, будет приятно, если ты поживешь у нас, мы рады будем, но смотрите, как вам лучше. А мы с Марфой Васильевной, видно, тоже переедем на Дон. Хочется быть поближе к вам. Меня давно зовут туда и квартиру в городе обещают…
Андрей видел, что Еле очень хочется пожить с отцом и с матерью, но он ожидал, что она скажет, и, хотя был согласен с Марфой Васильевной, ему хотелось, чтобы жена сама решила, как ей быть. Еля подошла к мужу и, как это с ней всегда бывало при людях, взлохматила его волосы.
— Ты согласен? Правда, Андрей, все разумные люди так делают. Поживи один, осмотрись, а мы с сыном приедем, как только получим твою телеграмму.
Услышав слова Ели, Андрей с грустью подумал о том, что ей не хочется ехать с ним, что, будь он на ее месте, он, пи секунды не задумываясь, поехал бы с ней куда угодно, хоть на край света, но ему не хотелось говорить об этом, чтобы тесть и теща не посчитали его эгоистом, и он, постукивая пальцами по столу — отцовская привычка, — сказал:
— Хорошо, давайте сделаем так. Но засиживаться мне нельзя. Послезавтра я поеду…
Последние два дня Андрей с Елей не отходили друг от друга. После женитьбы это была первая их разлука, и они оба притихли, словно отгородились от всех.
Стояли теплые сентябрьские дни. По утрам даже здесь, в большом городе, пахло прохладной свежестью, а над рекой, чуть колеблясь, стояли легкие туманы. В густой листве деревьев уже стала заметна первая осенняя желтизна.
В день отъезда Андрей проснулся на рассвете, разбудил Елю и сказал:
— Пойдем пройдемся. Мне хочется побыть с тобой.
Они спустились к реке, попросили у дряхлого пляжного сторожа лодку, молча переплыли на левый берег, пошли в лес. Отсюда, из леса, повитый утренней дымкой город за рекой казался таинственным, призрачным видением. Смягченные расстоянием, сюда еле доносились протяжные гудки заводов, разноголосые сигналы автомобилей. Туман над рекой розовел под первыми лучами солнца.
На лесной поляне Еля остановилась, слегка сжала руку Андрея, кокетливо тряхнула волосами, спросила тихо:
— Ты, Рыжик, будешь по мне скучать?
Так его называли когда-то в школе: мальчишки — Рыжим, девчонки — Рыжиком, и то, что Еля, вспомнив это необидное, давнее прозвище, назвала его так и в голосе ее прозвучала ласка, заставило Андрея вздрогнуть. Ему показалось, что горячая волна подхватила его, понесла куда-то. Он остановился, обнял Елю, прижался щекой к ее щеке, сказал хрипло, не узнавая своего голоса:
— Дуреха ты моя! Меня ли об этом спрашивать?
Уезжал он вечером. На вокзал его провожали все. Он долго стоял у окна, смотрел, как машет шляпой Платон Иванович, как, вопросительно поглядывая то на мать, то на отца, неуклюже вскидывает ручонку сын Димка, но все они — и тесть, и теща, и даже сын — казались Андрею нереальными, далекими, а видел он только ее, Елю, любимую свою Елку, милую жену, которая надолго остается здесь, в большом городе. Держа за руку сына, Еля стояла нарядная, в светлом платье, в модной белой шляпке, ее слегка подкрашенные губы улыбались…
В этот вечер, отправившись с соседями по купе в вагон-ресторан, Андрей одну за другой выпил несколько больших рюмок вина и долго потом сидел, уронив голову на руки…
Казачья станица Дятловская, куда он долго добирался то на попутном грузовике, то на телеге, то на катере, сначала не понравилась Андрею. Она раскинулась на острове, куда можно было доехать только лодкой. Ни одного моста нигде не было. Остров был большой, изрезанный извилистыми ериками, на нем темнели густые леса, поросшие разнотравьем луга на обширном речном займище. За надречными лесами давно никто не смотрел, они превратились в непроходимую чащобу, в которой нашли безопасное пристанище волки, лисы, еноты.
Станица Дятловская вытянулась на острове вдоль правого берега Дона. Ее крытые соломой и кугой дома стояли далеко один от другого, усадьбы у казаков были большие, при каждом почти дворе зеленели сады и виноградники.
С первых же дней своего пребывания в Дятловской Андрей убедился в том, что совхоз, куда он был назначен агрономом, существовал только на бумаге. Шесть лет назад в поредевшей после гражданской войны станице был организован колхоз, но дела в нем шли из рук вон плохо.
Председатель стансовета, маленький, худой мужичонка, к которому обратился Андрей Ставров, выслушав приезжего, добродушно усмехнулся: