Сотворение мира.Книга третья
Шрифт:
— Господство ваше кончилось, гражданин Раух. Собирайте домашнее барахло, уезжайте в свою Германию. А земля ваша, и волы, и кони, и дом, и все службы, и все машины стали нашими, крестьянскими. Так что прощевайте!
В голосе большевика Длугача, в напряженно спокойном выражении его лица было столько неприкрытой ненависти, что Юрген сжался тогда от страха и от сознания своего бессилия. Больше всего напугало его то, что такое же выражение ненависти и презрения он увидел на лицах всех огнища неких мужиков, которые еще совсем недавно называли старого Рауха Францем Ивановичем и кланялись при встрече с ним, а теперь стояли в доме Раухов безжалостные и откровенно враждебные…
Вспомнил Юрген и унизительный день отъезда из Огнищанки,
Сейчас, слушая Гитлера, Юрген Раух как бы наяву увидел грядущий день своего возвращения в Огнищанку. Нет, он, конечно, не унизит себя гнусной, варварской местью. Он не станет карать ни коммуниста Илью Длугача, ни его подпевал. Это ниже его достоинства. Он приедет в родную деревню с Ингеборг, покажет ей разоренное большевиками гнездо его предков, постоит у могилы деда…
А эти люди — Илья Длугач, Николай Комлев, Демид Плахотин — те самые, которые выдворили из огнищанского поместья старого доброго Франца Рауха, — разве у Юргена поднимется на них рука? Нет, нет! Ему будет достаточно того, что с приходом немецкой армии в Россию жизнь огнищан будет в его руках и он, Юрген Раух, вправе будет казнить их или миловать. Но он не станет казнить людей, каждого из которых с первых дней детства называл «дедом» или «дядей» или по имени-отчеству, вежливо здоровался с ними при встрече, играл и по-мальчишески дрался с их детьми, своими сверстниками. Нет, он, вернувшийся в Огнищанку Юрген Раух, не прикажет солдатам вздернуть своих земляков на виселицы или расстрелять у опушки леса. Он только заставит огнищан денно и нощно работать, чтобы поместье Раухов было полностью восстановлено, чтобы было посажено каждое дерево вместо истребленных в парке, чтобы вновь ржали лошади в обширных конюшнях, а в воловнях призывно мычали выхоленные, откормленные волы…
Туда, в далекую Огнищанку, Юрген будет приезжать с любимой женой, чтобы вместе с Ингеборг отдохнуть в стране его детства. После победы они летом будут жить в Богемии, там, где когда-то великий старец Гёте пропел свою лебединую песню любви, или в Ницце, на берегу лазурного моря, ведь перед ними откроются все самые лучшие курорты мира. Ну а зимой Юрген будет увозить Ингеборг в Огнищанку, чтобы слушать тишину и наслаждаться уединением и покоем.
Он взглянул на жену и вдруг ужаснулся, увидев выражение лица Ингеборг. В ее странно посветлевших, устремленных на Гитлера глазах застыла холодная жестокость. Тонкие, тронутые помадой губы искривились в хищном оскале, обнажив ровный ряд сверкающих золотыми коронками зубов. Слушая Гитлера, подавшись к нему всем телом, она словно хотела соскочить с низкого, мягкого кресла и мгновенно лететь туда, куда прикажет этот одержимый навязчивой идеей человек, чтобы карать всех, кто помешает ему, безжалостно пытать их, расстреливать, устранять врагов фюрера всеми способами. Руки Ингеборг с острыми, покрытыми нежно-розовым лаком ногтями дрожали, побледневшие щеки дергались в нервном тике, и вся она стала до безобразия некрасивой, вызывающей страх и отвращение.
Доктор Курбах не обращал на дочь никакого внимания. Он молча курил сигару, пуская замысловатые кольца дыма. Геринг задумчиво вертел в толстых, унизанных перстнями пальцах наполненную коньяком хрустальную рюмку. А Гитлер хриплым голосом продолжал свою речь, которая, как казалось Юргену, никогда не кончится.
До слуха Юргена как будто издалека доносились слова о «великой миссии немецкого народа», об «избранности и величии германской расы», о необходимости завоевать для Германии «жизненное пространство», слышались проклятия в адрес большевистской России. Юрген понимал, что все это говорится для его тестя доктора Курбаха, но сам он почти не слушал Гитлера,
Впервые за многие годы в душе Юргена Рауха шевельнулось сомнение. Он подумал о том, что Гитлер готовится объявить войну всему миру, сотням миллионов людей, большинство которых, если до конца понять устремленную в будущее мысль фюрера, подлежало физическому уничтожению, принудительной стерилизации, пожизненному заключению в тюрьмах и концентрационных лагерях, было обречено на рабский труд и массовое переселение в самые бесплодные места земного шара, чтобы освободить земли для немецких повелителей-колонистов. «Но разве люди смирятся с этим? — в страхе подумал Юрген. — Разве не поднимутся они все, чтобы раздавить, испепелить Германию?» Думая об этом, он еще гордился своей причастностью к великому делу национал-социализма, еще восторгался планами фюрера, но червь сомнения уже грыз его, и он тотчас же устыдился и подавил в себе невольный страх…
Гитлер отпустил своих гостей перед вечером.
Доктор Курбах, поглядывая в зеркало на дочь и зятя, молчал. Был он задумчив, автомобиль вел медленно. Молчал и Юрген. Только Ингеборг говорила возбужденно:
— Конечно, фюрер примитивный фанатик, я не отрекаюсь от своего мнения. Но какая в нем сила, какая убежденность! Он заражает своей волей, гипнотизирует, и я готова идти за ним куда угодно. Это потрясающе. Перед такими людьми надо преклоняться. Подумать только: кажется, еще совсем недавно он звал за собой жалкую кучку случайных слушателей в какой-нибудь захудалой пивной, а сейчас ведет в будущее всю страну. И в какое будущее! Весь мир дрогнет, когда узнает о наших планах…
Восторженные слова жены доносились до Юргена словно откуда-то издалека, он не вникал в их смысл, но тоже думал о Гитлере, о том, что Германия в ближайшее время начнет большую войну, в которой он, изгнанный из России, разоренный большевиками помещик, подполковник вермахта Юрген Раух, должен будет занять свое место и, несмотря на сомнения, страхи, несмотря на непонятную, необъяснимую в его положении жалость к русским, главным образом к его землякам-огнищанам, должен будет беспрекословно выполнять все приказы командования: карать, казнить, убивать, отбирать у людей имущество, тысячами заключать их в концлагеря, то есть делать все то, к чему призывает одержимый «великой идеей» Адольф Гитлер.
В Испании Гитлер добился своей цели: с каждым месяцем положение республиканской армии ухудшалось, отлично вооруженные войска мятежников теснили ее с трех сторон. Несмотря на героические сражения и победы республиканцев на отдельных фронтах — разгром итальянского экспедиционного корпуса под Гвадалахарой, освобождение занятого фашистами города Теруэля, железную стойкость мадридцев, — развязка трагедии испанского народа неумолимо приближалась.
Потворствуя правителям Англии и Франции, Лига Наций, призванная оберегать мир на земле, рассмотрела вопрос о «событиях в Испании» и рекомендовала возможно строже проводить «политику невмешательства», то есть, по сути дела, позволила мятежнику Франко и его немецко-итальянским покровителям удушить Испанскую республику.
Уже летчики Германа Геринга дотла уничтожили беззащитный город Гернику, а германские военные моряки, откровенно и нагло наплевав на «политику невмешательства», обстреляли Альмерию. В Каталонии организовали контрреволюционный путч троцкисты. На севере Испании республиканцы вынуждены были оставить промышленную Астурию. Весной 1938 года фашисты Франко прорвались к побережью Средиземного моря и рассекли надвое территорию, подвластную республиканцам.
Обороняя республику, беззаветно сражались в интернациональных бригадах волонтеры свободы, честные люди из разных стран: русские, немцы, американцы, болгары, французы, поляки; героические подвиги совершали испанские коммунисты, среди которых бессмертную славу стяжали батальоны Энрико Листера.