Сотворение Святого
Шрифт:
Ее глаза вспыхнули, когда она увидела меня.
— Как давно вас здесь не было. Я уже думала, что вы никогда не придете.
Она всегда так радовалась гостю, что создавалось впечатление, будто пришедший — единственный, кого она хотела бы видеть рядом с собой. Я знал, что это притворство, но как обаятельно умела она притворяться!
— Подойдите и присядьте рядом со мной. — Она подвинулась, освобождая место, а когда я сел, прильнула ко мне, как ребенок, словно ища защиты. — А теперь расскажите мне, чем вы занимались.
— Разговаривал с Маттео, — ответил я.
— О чем?
— О вас.
— Расскажите мне, что он сказал.
— Ни одного доброго слова, дорогая моя, — рассмеялся я.
— Бедный Маттео! — воскликнула она. — Он такой неуклюжий и неотесанный, сразу видно, что половину жизни он провел в армейских лагерях.
— А я? Я вел такую же жизнь, что и Маттео? Я неуклюжий и неотесанный?
— Ох нет, вы совсем другой. — В ее взгляде читалось восхищение.
— Маттео рассказал мне множество сплетен о вас.
Она чуть покраснела:
— Вы поверили?
— Я ответил, что меня не волнует, правда это или нет.
— Но вы поверили? — настаивала Джулия.
— Если вы скажете, что это ложь, я вам поверю.
Озабоченность на ее лице сменилась ослепительной улыбкой.
— Разумеется, это ложь.
— Как вы прекрасны, когда улыбаетесь, — вдруг вырвалось у меня. — Вам всегда надо улыбаться.
— Я и улыбаюсь… вам. — Она замолчала, обдумывая, стоит ли продолжать этот разговор, но потом все-таки решилась: — Маттео говорил вам, что однажды ухаживал за мной, и очень рассердился, когда я не подобрала носовой платок, который он соблаговолил уронить?
— Он упоминал об этом.
— Боюсь, с тех пор он не сказал обо мне ни одного доброго слова.
Мне в голову уже приходила мысль о том, что Маттео затаил зло на донну Джулию, поэтому ее версия представлялась мне более убедительной.
— Он умолял меня не влюбляться в вас, — признался я.
Она рассмеялась:
— Клаудия Пьячентини рассказывает всем, что это уже случилось, и она ужасно ревнует.
— Правда? И Маттео убежден, что я влюблен в вас.
— А вы? — внезапно спросила она.
— Нет! — с нарочитой напыщенностью ответил я.
— Brutta bestia! — воскликнула она, тут же отодвинулась от меня и надула губки.
— Я очень сожалею, — со смехом продолжил я, — но ничего не могу с этим поделать.
— Я думаю, с вашей стороны это ужасно.
— У вас так много воздыхателей, — попытался урезонить ее я.
— Да, но я хочу, чтобы их было еще больше. — Она улыбнулась.
— Но какой вам прок от того, что все эти мужчины влюблены в вас?
— Не знаю, но приятно это осознавать.
— Какое же вы еще дитя! — со смехом воскликнул я.
Она наклонилась ко мне, лицо стало серьезным.
— Но вы совершенно меня не любите?
Я покачал головой. Она вновь подсела ко мне, вплотную, так, что ее волосы касались моей щеки, и я почувствовал дрожь по всему телу. Я посмотрел на ее ушко идеальной формы, полупрозрачное, как розовая раковина. Подсознательно, не отдавая себе отчет в том, что делаю, я его поцеловал. Она притворилась, будто и не заметила, я же пришел в полнейшее замешательство, почувствовав, как густо краснею.
— Вы совершенно уверены? — спросила она по-прежнему серьезно.
Я вскочил (глупо, конечно), злясь на себя.
— Когда я снова увижу вас?
— Завтра я собираюсь на исповедь. Будьте в Сан-Стефано в десять утра, и мы сможем поговорить в церкви после того, как я закончу.
Глава 6
В последние два дня Форли бурлил: в городе стало известно, что крестьяне из владений графа отправили ему петицию с требованием отменить некоторые налоги, которые легли таким тяжелым бременем, что земля приходила в запустение. Хозяева распускали наемных работников, дома разваливались, в некоторых районах не хватало зерна для весеннего сева, и поля зарастали сорняками. Результатом стал голод, и если в прошлом году сельские жители с трудом, но смогли уплатить налоги, то в этом поняли, что такой возможности у них нет. Джироламо прислушался к их аргументам, понимая, что они правы. После совещания со своими советниками он решил отменить самые разорительные налоги, но при этом столкнулся с тем, что казна практически пуста и покрыть расходы грядущего года нечем.
Сельские жители заплатить не могли, но деньги все равно были нужны. Граф обратил свой взор на город и нашел его богатым и процветающим, но не решился по собственной инициативе увеличить налоговое бремя горожан. Он созвал совет, обрисовал текущее положение дел и спросил у старейшин, что они думают по этому поводу. Никто не шевельнулся и не заговорил. Наконец Антонио Ласси, ставленник графа, который попал в совет его стараниями, ранее занимая куда более скромную должность, поднялся и огласил план, который ранее изложил ему Джироламо. Идея состояла в том, чтобы компенсировать налоги, собираемые с селян, налогом на некоторые продукты, прежде от него освобожденные. Джироламо ответил заготовленной речью, выражая нежелание поднимать стоимость продуктов первой необходимости, и попросил нескольких наиболее влиятельных членов совета высказать свое мнение. Совет отреагировал на выступление Антонио Ласси молчанием, зато на ответ Джироламо — аплодисментами. Все соглашались с ним, что таких налогов быть не должно. Затем граф изменил тон. Сказал, что это единственный способ добыть деньги и, распаляясь все больше от вида их угрюмых лиц и молчания, сообщил им, что подпишет этот указ и без их санкции. Потом после короткой паузы пожелал узнать их ответ. Члены совета переглянулись. Побледневшие, но настроенные решительно, ответили ему один за другим:
— Нет… нет… нет… нет!..
Антонио Ласси перетрусил и вообще не решился открыть рот. Граф, выругавшись, стукнул кулаком по столу и прорычал:
— Я намерен показать, что правитель здесь я, и вам придется смириться, что моя воля — закон.
На этом он распустил совет.
Когда горожане узнали новости, они пришли в необычайное волнение. Все претензии к графу, которые раньше выражались крайне осторожно и шепотом, теперь выкрикивались на ярмарочной площади, там же звучали жалобы на расточительность графини. Горожане собирались кучками, жарко обсуждали предполагаемое увеличение налогов, время от времени раздавались угрозы. Все это напоминало бунт.