Сотворение Святого
Шрифт:
Я посмотрел на Клаудию. Подумал, что и она испытывает те же чувства. Журчание воды, тепло и разлитые в воздухе ароматы возбудили и ее. Сладострастная красота Клаудии влекла к себе: чувственные и влажные губы, пухлые и алые. Упругая шея, с такой белой кожей, что сквозь нее я видел вены. Платье, облегающее ее пышные формы, эти холмы плоти. В этот момент она казалась мне богиней сладострастия. И пока я смотрел на нее, мною овладело желание обладать ею. Я протянул руки, и она со страстным вскриком сдалась моим объятиям. Я притянул ее к себе, поцеловал ее прекрасный рот, чувственные и влажные губы, пухлые и алые…
Мы сидели бок о бок, смотрели на фонтан, вдыхали благоухающий воздух.
— Когда я смогу увидеть тебя? — прошептал я.
— Завтра… после полуночи. Приходи на узкую улочку за моим домом. Дверь найдешь открытой.
— Клаудия!
— До встречи! И ты не должен возвращаться со мной. Мы отсутствовали так долго, что люди это заметили. Посиди здесь после того, как я уйду, а потом бояться будет нечего. До встречи!
Она оставила меня, и я еще долго сидел на мраморной скамье, наблюдая за маленькими кругами, расходящимися от падающих в воду капель. Моя любовь к Джулии теперь действительно умерла, и я похоронил ее, закопал под каменной Венерой, единственным свидетелем ее существования. Я попытался придумать подходящую эпитафию… Время может убить самую неистовую любовь, и прекрасная женщина, если ей помогает весенний ветерок, может развеять даже воспоминания. Я вернул себе душевный покой. Все удовольствия находились на расстоянии вытянутой руки: хорошие вина, вкусная еда, красивая одежда, приятное времяпрепровождение и, наконец, величайший дар богов — прекрасная женщина, согласившаяся стать моей. Я достиг вершины мудрости, постиг истину, которая открывается рано или поздно любому здравомыслящему человеку: живи текущим днем, не упускай удовольствий, избегай неприятного, наслаждайся настоящим, не думай о прошлом или будущем. Я сказал себе — мудрый из мудрых — никогда не думай. Счастье — это жить чувствами, как животные, и использовать разум, как это делает бык, жующий жвачку, только для того, чтобы размышлять о своем превосходстве над всем человечеством.
Я посмеялся, вспоминая свои слезы и терзания, вызванные разрывом с Джулией. Теперь страданий я не испытывал. Только пожурил себя, что по глупости не бросил ее первым. Бедная Джулия! Я сильно напугал ее неистовством своей страсти.
Следующим вечером я не позволил Маттео уйти спать.
— Ты должен составить мне компанию. Мне надо уйти в час ночи.
— Составлю, если ты скажешь мне, куда пойдешь.
— Нет-нет, — я покачал головой, — это секрет. Но я хочу выпить с тобой за ее здоровье.
— Без имени?
— Да!
— Тогда за безымянную нашу, и удачи тебе!
Мы поговорили о пустяках, прежде чем я услышал от него:
— Я рад, что ты больше не страдаешь из-за Джулии д’Эсти. Я боялся…
— Нет, это ушло. Я внял твоему совету и убедился, что наилучший способ утешиться — влюбиться в кого-то еще.
Я немного волновался, идя на эту тайную встречу. Задавался вопросом, а вдруг это ловушка, устроенная дружелюбным Эрколе, чтобы избавиться от столь ненавистного ему человека. Но трусливое сердце недостойно прекрасной девы, и, даже если бы он напал на меня с двумя или тремя сообщниками, я сумел бы постоять за себя.
Страхи мои не оправдались. По пути домой, когда только-только затеплилась заря, я улыбался, вспоминая обыденность, с которой какая-то женщина открыла мне дверь и провела в комнату. Вероятно, она к такому привыкла. Даже не потрудилась посмотреть на мое лицо, чтобы узнать, кого пускает в дом, и оставалось только гадать, сколь много закутанных в плащ кавалеров входили в эту дверь, но меня не волновало, будь их и полсотни. С какой стати Клаудии быть более добродетельной, чем я? Внезапно я подумал, что наконец-то отомстил Эрколе Пьячентини, и мысль эта, безусловно не самая оригинальная, заставила меня замереть на месте и расхохотаться. Конечно же, образ, возникший перед мысленным взором, эта голова, увенчанная роскошными рогами, которыми я его наградил, мог рассмешить и мертвого. Да, о такой мести я, пожалуй, и не мечтал!
И кроме того, меня переполняла безмерная радость, потому что теперь я обрел полную свободу. Почувствовал, что разорвалась последняя тонкая цепочка, которая еще связывала меня и Джулию. На этот раз никакой любви я не испытывал. Только страстное желание овладеть этой роскошной, чувственной женщиной с такими пухлыми и алыми губами. Я желал ее телом, но не душой. Я вновь стал свободным человеком. И на этот раз мог не опасаться Немезиды.
Глава 18
Вот так какое-то время и текла моя жизнь, наполненная удовольствиями и развлечениями. Меня все устраивало, и я не хотел никаких перемен. Дни сменялись днями, началась первая неделя апреля. Джироламо устроил грандиозный бал, чтобы отпраздновать завершение строительства своего дворца. Он вселился в него, как только появились стены и крыша, но на внутреннюю отделку ушли годы. Он привлекал лучших мастеров Италии, и теперь наконец-то поставил последнюю точку. Семейство д’Орси пригласили с особой учтивостью, и вечером мы прибыли во дворец.
Поднялись по парадной лестнице и попали в огромный зал, который по замыслу Джироламо предназначался для таких вот грандиозных приемов. Повсюду горел яркий свет. В дальнем конце, на небольшом возвышении, на золоченых стульях с высокими спинками, сидели Джироламо и Катерина Сфорца. За ними полукругом и на ступеньках застыли, как статуи, придворные, дамы Катерины и несколько кавалеров. Позади них — ряд гвардейцев.
— Прямо-таки королевская свита! — Кеччо кривил губы.
— Не дешевое это занятие — быть правителем Форли, — отметил Маттео, подливая масла в огонь.
Мы приблизились, и Джироламо, увидев нас, поднялся и сбежал по ступенькам.
— Мой дорогой Кеччо! — воскликнул он, сжимая его руки. — Я жду тебя как главного гостя.
Маттео и я направились к графине. В этот вечер она превзошла себя. Ее серебристое платье сверкало и переливалось. Бриллианты в волосах сияли, как светлячки в ночи. Шею, запястья, пальцы украшали драгоценные камни. Никогда она не выглядела такой прекрасной, такой величественной. Пусть все говорят, что им хочется, Кеччо, и Маттео, и остальные, но она родилась, чтобы быть королевой. Так странно, что дочь грубого солдата и распутницы внешностью ни в чем не уступала любой императрице, предки которой многие столетия восседали на престоле.
Нас она встретила крайне любезно. Меня похвалила за некоторые стихотворения из тех, которые читала, и поблагодарила за посвящение ей пасторальной пьесы моего сочинения. Она не могла воздать должное интеллектуальным достижениям моего дорогого Маттео, но его амурные подвиги дали ей повод игриво упрекнуть моего друга. Она пожелала знать подробности, и я оставил ее, внимательно слушающую историю, которую Маттео нашептывал ей на ухо, причем я не сомневался в том, что сам он героем этой истории не являлся.