Сотворение Святого
Шрифт:
Потом я пошел к своему дворцу, в котором не был много лет. Так разволновался, попав в родной город, что ничего не замечал на улицах, по которым проходил. А когда увидел такие знакомые стены, воспоминания нахлынули на меня… Я припомнил день, когда мне сообщили, что старик Вителли, правивший в то время в Кастелло, сказал обо мне некие слова, от которых как-то сразу неприятно зачесалась шея. Тут же я вверил младшего брата заботам родственника, каноника кафедрального собора, дворец оставил на мажордома, вскочил на лошадь и умчался с максимально возможной скоростью. Я полагал, что нескольких месяцев хватит, чтобы Вителли поостыл, но месяцы растянулись на годы, и он умер раньше, чем простил меня. Но теперь я действительно вернулся и больше уезжать не собирался. Путешествия научили меня осторожности, а случившееся в Форли на какое-то время утолило страсть к приключениям. Кроме того, я собирался жениться, положить начало большой семье, и, пусть даже судьба особой щедростью по отношению ко мне никогда не отличалась, я, похоже, обрел не только дом, но и любовь. И о чем еще я мог мечтать?
Мои размышления прервал знакомый голос:
— Клянусь Вакхом!
Я увидел Маттео, а в следующее мгновение он уже сжимал меня в объятиях.
— Я все спрашивал себя, что за болван таращится на этот дом, и уже хотел сказать ему, что так разглядывать чужое добро неприлично, но узнал хозяина лошади.
Я рассмеялся, вновь пожал ему руку.
— Что ж, Филиппо, я уверен, мы будем рады предложить тебе кров и стол.
— Ты очень добр.
— Мы оккупировали весь дом, но какая-нибудь комнатка для тебя обязательно найдется. Заходи.
— Спасибо, — поблагодарил его я, — если не буду в тягость.
Кеччо, Бартоломео и двое его сыновей сидели в одной комнате. Они вскочили, увидев меня.
— Какие новости? Какие новости?
Тут я внезапно вспомнил ужасную историю, которую мне предстояло рассказать: радость от возвращения домой заставила меня позабыть о случившемся в Форли. Я сразу помрачнел.
— Плохие новости. Очень плохие.
— Господи! Я это предчувствовал. Каждую ночь меня мучили кошмарные сны.
— Кеччо, я сделал все, что мог, но, увы, не смог спасти твоего отца. Ты оставил меня охранять старика, но уберечь его я не сумел.
— Продолжай!
Я начал рассказ с решения совета открыть ворота и сдать город без всяких условий. Описал, как графиня триумфально въехала в город. Но ведь это было только начало. Худшее ждало их впереди. Кеччо сжал кулаки, когда я рассказывал о разграблении его дворца. Они узнали, как старый Орсо отказался бежать из дворца, как его схватили, когда я без сознания лежал на полу.
— Ты сделал все, что мог, Филиппо, — кивнул Кеччо. — И что за этим последовало?
Я рассказал, как схватили Марко Скорсакану и Пьетро, как привезли в город на ослах, словно воров, как их освистывала и оплевывала толпа, как привели на площадь и повесили на балке, торчащей из окна дворца Джироламо, как толпа растерзала их тела.
— Господи! — вырвалось у Кеччо. — И все это — моя вина.
Я рассказал им, как на площадь привели старого Орсо, а потом заставили смотреть, как по камню разбирают его дворец, пока от него не осталась гора мусора.
Из груди Кеччо вырвался стон.
— Мой дворец, мой дом!
И тут, словно удар был слишком жесток, он наклонил голову и зарыдал.
— Мужайтесь, Кеччо. — Я коснулся его руки. — У вас еще будет повод для слез.
Он поднял голову.
— Что еще?
— Ваш отец.
— Филиппо!
Он встал, отступил на шаг, прижался спиной к стене, вытянул руки перед собой, его осунувшееся лицо побледнело как полотно.
Я рассказал ему, как его отца вновь привели на площадь и привязали к хвосту черного жеребца, который таскал его за собой, пока кровь старика не окропила камни и душа не покинула его. Кеччо издал жуткий стон, поднял глаза к потолку, словно призывая небожителей в свидетели, простонал:
— Господи!
Потом рухнул на стул, закрыл лицо руками, закачался из стороны в сторону. Маттео подошел к нему, положил руку ему на плечо, стараясь утешить, но Кеччо отогнал его:
— Оставь меня.
Он поднялся, и мы увидели, что глаза его сухие. Такому горю слезы помочь не могли. Выставив перед собой руки, словно слепец, он доплелся до двери и вышел из комнаты.
Шипионе, слабак, плакал.
Глава 38
Человек не очень-то грустит из-за чужих горестей. Нет, он, конечно, старается, лицо его выглядит печальным, он ругает себя за душевную черствость, но ничего не может с собой поделать, и это, наверное, хорошо. Если бы человек очень уж печалился из-за чужих горестей, жизнь стала бы совсем невыносимой. У человека хватает своих бед, чтобы принимать близко к сердцу беды соседа. Это объяснение моего поступка: через три дня после возвращения в Читта-ди-Кастелло я женился на Джулии.
Теперь я об этом ничего не помню. Осталось только смутное ощущение безмерного счастья. Я пребывал на седьмом небе, отчасти боясь, что все это сон. Меня словно заколдовали и перенесли в сказочную страну. Но подробности той жизни я забыл начисто. Наверное, такова ирония судьбы: все несчастья мы помним в мельчайших подробностях, а от счастья, когда оно уходит, не остается следа, и мы даже начинаем сомневаться, а было ли оно? Должно быть, судьба завидует тому маленькому счастью, которое она дарует нам, и, чтобы наказать нас, стирает все воспоминания о нем, заполняя разум несчастьями прошлого.
Так что все мои воспоминания об этом периоде времени связаны с другими. Я столкнулся с Эрколе Пьячентини и его женой Клаудией. В Кастелло он родился и приехал сюда после смерти графа. Но и после того, как Катерина вернула себе власть, оставался в Читта-ди-Кастелло, вероятно, с тем, чтобы следить за нами и сообщать о наших действиях в Форли. Я навел о нем справки и не без труда выяснил, что он внебрачный сын дворянина Кастелло и дочери торговца. То есть он не солгал, когда говорил, что кровь в его жилах ничуть не хуже моей. Однако я не думал, что он очень уж ценное приобретение для города, и решил добиться его высылки, благо новый правитель благоволил ко мне. Маттео предложил устроить с ним ссору и убить, но оказалось, что реализовать эту идею не так просто: наш храбрец практически не выходил из дому, так что встретить его где-либо не представлялось возможным. Раньше такого за ним не наблюдалось, и мы пришли к выводу, что действует он по инструкциям, полученным из Форли, а потому решили соблюдать предельную осторожность.
Я пригласил Моратини пожить в моем доме, но они предпочли поселиться отдельно. Бартоломео, когда я попросил руки его дочери, сказал мне, что не может пожелать себе лучшего зятя, и рад, что его дочь вновь под защитой мужчины. Шипионе и Алессандро мое решение безмерно обрадовало, и наши отношения, и без того неплохие, стали еще более теплыми. От всего этого душа моя пела от счастья, ибо после долгих лет странствий я жаждал любви других, и теплое отношение окружающих проливалось бальзамом. И от Джулии я не мог требовать большего. Думаю, она действительно любила меня, пусть не так сильно, как я, но для полного счастья мне вполне хватало той любви, которую она мне дарила. Иногда я в некотором недоумении думал о том происшествии, что разлучило нас в Форли, и не мог понять, как такое могло случиться. Более того, отгонял эти мысли. Я не хотел понимать — стремился просто забыть.