Сов Семь
Шрифт:
Ошибаюсь.
…иду к ручью напиться воды, вытираю губы, смотрю на полную луну за деревьями.
Будь я проклят, если не переделаю экипаж.
Будь.
Я.
Проклят.
Подыскиваю последний винтик, последнего винтика не хватает, вытаскиваю из нагрудного кармана то, что выкрутил из крылатых часов, подкручиваю в экипаж.
Сажусь за руль.
Осторожно поднимаюсь над лесом, плавно-плавно, невысоко.
Все в порядке.
Мне так кажется.
Выше.
Выше.
Экипаж делает крутой вираж, еле успеваю
Нет.
Еще не все.
Еще выверять и выверять, еще взмахивать и взмахивать крыльями, прежде чем…
Ничего, время у меня есть.
Вернее, нет. Вернее, только один час, замкнутый в бесконечное кольцо.
…поднимаюсь над лесом, не над лесом, – над временем, холод безвременья охватывает со всех сторон, зябко поеживаюсь.
Смотрю на временное кольцо, по которому ехал, так и есть, кольцо, дорожка в лесу, огоньки фонарей, луну, вижу самого себя, едущего по дороге, вижу крылатые циферблаты…
Подгоняю экипаж.
Выше, выше.
Ничего не видно, хоть убей, ничего, напрасно жгу фонари, напрасно вглядываюсь в темноту безвременья. Выпускаю несколько крылатых фонарей на цепочках, выжидаю.
Два фонаря исчезают в темноте, дергаю цепочки, обрывки цепей беспомощно повисают в моих руках.
Третий фонарь подсвечивает что-то в темноте, гоню экипаж туда, – так и есть, вот она, стрела времени, вот она, родимая, вот…
Вижу себя.
Как-то так сразу вижу себя, чего не ждал, того не ждал…
Вижу себя. Как я выезжаю из города, – это Таймбург, вспоминаю я, Таймбург, – машу кому-то рукой, кажется, чете Букманов, Агнесса машет платочком, я подгоняю экипаж.
Еду через лес – темный, зловещий, подсвеченный полной луной. Я тороплюсь успеть домой до того, как зайдет луна и станет совсем темно.
Экипаж спотыкается на дороге, я успокаиваю его, еду дальше.
Отсюда, сверху, смотрю, почему споткнулся экипаж.
Вижу.
Вот оно.
Тонюсенький шов на… …нет, не на дороге, на том месте, где аккуратно обрезали время.
Подгоняю экипаж вверху, зорко слежу за собой, едущим через лес, вот я останавливаюсь возле своего замка в виде настенных часов на старом дубе, поднимаюсь по лестнице…
Подгоняю экипаж, делаю виражи над домом.
Жду, когда в спальне вспыхнет свет.
Приказываю своему экипажу остановиться на крыше дома.
Распахиваю окно спальни.
Я подскакиваю на кровати, я не ожидал увидеть самого себя, и уж тем более не ожидал, что я достану шпагу.
– А ты ловко выдумал… – говорю сам себе, лежащему в постели, – не понравилось ему, видите ли, что на него по дороге нечисть эта нападет…
– Ка… кая нечисть?
– А, ну да, ты же не помнишь ничего. Удобно, вырезал кусок жизни, и забыл… а я, значит, мучайся целую вечность…
– Слушай, а давай день я, день ты…
– Смеюсь.
– Ну, уж нет… делай, как было… – прижимаю лезвие шпаги к его горлу.
Думаю, догадается
Оборачивается ко мне:
– Как… как ты догадался-то вообще?
Усмехаюсь:
– Да не глупее тебя, знаешь ли…
…останавливаю экипаж, загоняю его в стойло, поднимаюсь по лестнице, вхожу в живительное тепло дома, спать, спать, спать…
…только в постели спохватываюсь, что не задернул шторы, скорей-скорей, босиком по пушистому ковру, второпях, чтобы не растерять драгоценные крупицы сна, не удерживаюсь, смотрю в окно на…
…луна прячется в ветках, уходит спать, что-то видится мне над луной, что-то… что-то…
Ну, конечно.
Петли, петли, петли.
Думаю, сколько раз я вырезал свое прошлое.
Думаю, сколько еще предстоит починить…
Что-то вспоминаю, вынимаю из саквояжа крылатые часы, смотрю на выгравированную фамилию мастера, думаю, зачем я сделал часы и послал их убить самого себя…
Элия
Утром потерянного дня Элия вернулась в город, где её никто не ждал – потому что никто не знал, что есть вообще такая Элия. Даром, что здесь прошло детство и юность Элии, и каждый прохожий, услышав имя Элии, широко улыбнулся бы и вспомнил какой-нибудь смешной случай со времен самого-самого детства Элии.
Элия вышла из машины, которая разбилась два года назад, и побрела по главной улице, укрытой тенистыми кронами желтеющих кленов: стояла ранняя весна, но деревьям не было до этого никакого дела.
Элия дошла до поворота и остановилась возле старой часовни, даже протерла глаза, но ничего не изменилось: часовня не исчезала. Этого не может быть, сказала себе Элия, этого просто не может быть. Эту воображаемую часовню Элия сделала любимым местом для своих игр: часто, засыпая, она представляла себе, как бродит по лестницам и темным коридорам старой башни, поднимается в часовой механизм, прыгает с шестеренки на шестеренку: она верила, что в часовне должны быть часы. И совы.
Но все это были детские грезы, мечты, переходящие в сновидения – но никак не реальность. Элия сделала несколько шагов по направлению к часовне – часовня не исчезала, наоборот, как будто стала еще явственнее, ощутимее. Женщина даже потрогала чуть облупившуюся краску – вот именно, что чуть-чуть, часовня нисколько не изменилась за годы и годы, когда… на сколько отсюда уехала Элия? Десять лет? Двадцать? Тридцать? Она никак не могла определиться со временем: одновременно ей казалось, что её здесь не было несколько десятков лет, и в то же время чувствовалось, что она покинула городок минуту назад, не больше.