Совесть
Шрифт:
Вчера было спокойно. Поэтому вечером Латофат и ушла помогать Нормураду-ата.
А наутро, когда девушки, ни о чем не подозревая, пришли на работу, они даже к полю не смогли подойти: над всей бригадой, и, конечно, над их участком, висел остро пахнущий туман. Трактористы в противогазах ездили по полю, распыляли яд.
Непонятно, то ли Али-Муйлов приказал обработать препаратом без разбора все поля, то ли трактористы по ошибке прихватили и опытный участок, — так или иначе, но над всем бригадным полем растянулось едкое желтовато-серое облако.
— Домла наш где? Где
— Скажите, Алиджан-ака, где наш домла?
— Ваш домла… — Муйлов усмехнулся, кивнул на двухэтажный каменный дом: — Он там, в подвале, рассказывает крысам, как совок считать.
Латофат подбежала, наклонилась к маленькому, забранному решеткой окошку подвала.
— Домладжан! — Латофат принялась трясти железные прутья.
Сакиджан Абидов стоял у окна, сложив руки на груди. Увидев Латофат, молча отошел в темный угол подвала. '
Девушка просила, требовала, плакала:
— Выпустите домлу! Сейчас же откройте! Я к раису пойду!
— Хоть к самому министру беги! — усмехнулся Муйлов. — Пусть выгонит меня, если им урожай не нужен!
…Машина вылетела из кишлака. Латофат думала, что они едут искать раиса. Но нет, Хайдар свернул на Минг булак. Значит, гонит прямо в бригаду.
«Что он задумал? Разве Али-Муйлов послушает его?»
«Москвич» с грохотом скакал через ухабы, выбоины. В сощуренных глазах Хайдара, в смуглом, осунувшемся лице Латофат почудилось что-то от его отца — твердое, суровое, незнакомое раньше выражение. Вот так — суровый, не сбавляя скорости — он и подлетел к стану, затормозил.
Али-Муйлов все еще прохаживался вокруг хауза — руки за спиной, под усами улыбка. Вдруг увидел: сын Атакузы выходит из машины. Засеменил к нему:
— А, Хайдарджан! А я смотрю, кто это едет…
— Где доцент Абидов? — строго перебил Хайдар и, не дожидаясь ответа, прошел вслед за Латофат к подвалу. Увидел на двери большой замок. — Кто это вам дал право запирать домлу?
— Да нет, Хайдарджан, у нас и мысли такой нет, чтобы запирать. Только, сами подумайте, что было делать? Работать же не давал! Прямо под трактор бросался.
— Не давал вам работать!
Хайдар отступил и изо всей силы ударил ногой в дверь. Разбежался и еще раз ударил. Дверь с грохотом сорвалась с петель, повисла на замке. Нагнувшись, Хайдар спустился в подвал. Сакиджан Абидов сидел в темном углу на пустом ящике.
— Извините, Сакиджан Абидович…
Абидов не проронил ни звука. Молча прошел мимо Хайдара и Латофат, поднялся по ступенькам, направился к хаузу. Али-Муйлов стоял под чинарой, прижав руки к животу. Хайдар не думал, что удастся так просто решить дело. Муйлов славился суровым нравом. Но, видать, суров он был только у себя в бригаде. А здесь — сын самого Атакузы! Выходит, он опасается не только раиса, но даже его детей. Уронил голову, смиренно сложил руки на отвислом животе.
— За такие дела можете и под суд пойти! — сурово бросил ему Хайдар.
— А?
«Ради плана»! Что толку спорить с этим недалеким человеком. Хайдар подошел к Абидову. Тот сидел у хауза на корточках, умывался.
— Простите, Сакиджан Абидович. Я сегодня же поговорю с отцом, расскажу обо всем.
Абидов устало вздохнул:
— К чему? Теперь уже бесполезно, дорогой.
Подошла Латофат. В глазах ее все еще стояли слезы. Что они значат? Жалеет домлу Абидова? Или, может, раскаивается в чем-то, кого-то благодарит?..
2
Не напрасно слова «жахл» — гнев и «жохил» — невежество стоят в словаре рядом. Не зря, видно, сказано мудрецами: «Гнев — оружие невежд».
Когда Нормурад-ата переселился в новую комнатку, в эту самую, где сейчас сидит за столом, он ничуть не сомневался в своей правоте. Кипел, шептал все время что-то, костил племянника и так и этак, винил во всем. Сомнения, беспокойство пришли ночью. Гости разошлись, он остался один в своей комнатушке. Тут-то и накинулись на него думы. В ушах, правда, все еще гремел грубый окрик Атакузы. И каждый раз будто что-то обрывалось внутри, как только вспоминал слова, брошенные племянником. И все же волна первых сомнений уже прихлынула, накатилась.
Атакузы загордился выше всякой меры — это правда. Не заметил, как разбух от похвал. Слава — большая, малая ли — кружит слабые головы. Все это так. Но Атакузы единственный родич, тот, кто предаст тело домлы земле, кто посадит деревце на могиле. Можно же было спуститься чуть пониже, поговорить с ним спокойно, по-человечески!
«Ты, Нормурад Шамурадов, должен был выслушать его, а потом спокойно, разумно, как разговаривал с Хайдаром, высказать все, что думаешь. Кто же еще, как не ты, обязан открыть ему глаза, образумить…»
И еще было одно. Это кололо особенно больно. Он знал своего племянника, знал, что тот ходит где-то сейчас и страдает не меньше его самого. Так было и на защите Хайдара. Атакузы тогда разобиделся ужасно, смотреть не хотел на дядю. И все же, узнав о кончине Гульсары, прилетел — на трех машинах примчался. А как рыдал, как истязал себя! Люди думали — провожает не янгу, жену дяди, а родную мать, И самого дядю к груди прижал, забыл все, хлопоты взвалил на свои плечи — от похорон до последнего траурного дня. Разве не так?
Домла всю ночь — первую ночь на новом месте — просидел у окна. Пропели первые петухи, потом вторые… Показалось, кто-то топчется за дверью. Может, Атакузы? Раскаялся, пришел к дяде, а войти не осмеливается, бродит в тоске по саду?.. Нормурад-ата потихоньку, чтобы не спугнуть, ощупью пробрался наружу, вышел в молодой, посаженный школьниками фруктовый сад.
Безлунная, но полная звезд, светлая ночь… Кишлак спал. Издалека, от Минг булака, доносились ночные звуки: квакали лягушки, стрекотали сверчки. Временами в кишлаке взлаивал обеспокоенный чем-то пес.