Советская поэзия. Том первый

Коллектив авторов

‹1945›

ЦВЕТОЧНАЯ НОША

Подошли к реке широкой, Затопившей всю низину, — Мостик есть, да что в нем проку Он в воде наполовину. Ты сказала, что кружится Голова, но есть награда Для того, кто не боится Поступить сейчас, как надо. «Вот слепое обещанье, — Я сказал, — держись покрепче. Что нам это расстоянье? Есть ли что на свете легче?» Нас качал мосток упругий, Я шепнул тебе: «Держись-ка!» Ты свела на шее руки, Ты была ко мне так близко. Ты казалась мне цветочной Ношей — славное занятье! Я уже не помню точно, Сколько длилось то объятье.

‹1959›

* * *

Это будут лишь немногие Из тех вечерних сказов, Что сказывал в деревне Мой друг. Его года Уже клонились к закату. Но он еще был молодым, Ведь он был другом юности моей Он говорил: «Ах, если б от заката дней Уйти мне снова в юность!» Это будет лишь малая толика Вечерних сказов в деревне, Тихих, как труд И как ласка, Сказов про жизнь, Что обманывают порой, И сказов про то, Что люблю.

‹1959›

МИХАИЛ ЛИХАЧЕВ

(1901–1945)

С коми-пермяцкого

ЭГРУНЬ

Как

песню спеть тебе такую, Чтоб радостью была она? Бывает: слово не найду я, Чтоб ласка в нем была видна. Тебе же нужен слог лучистый, Чтоб в сердце пел огонь живой, Чтобы глаза сверкали чистой Смородиною дождевой… День был широк. Ржаною тишью Был переполнен поля круг. Ты в этот день с победой вышла В бригаде девушек-подруг. Сверкал твой серп в руках проворных, Шумели морем стебли ржи… В глазах смородиново-черных Горели молодость и жизнь. Дул ветер легкий, Ветер южный, И улыбался небосклон. Работой спаянной и дружной Был ветер даже удивлен. О Эгрунь, девушка родная, Ты в поле, как боец в бою! Я стих внимательный слагаю, Я славлю Молодость твою. Ведь это ты огнем веселым Ведешь других, зовешь, бодришь, И звонкой песней комсомола Ты будишь Северную тишь.

‹1936›

ВЛАДИМИР ЛУГОВСКОЙ

(1901–1957)

ПЕСНЯ О ВЕТРЕ

Итак, начинается песня о ветре, О ветре, обутом в солдатские гетры, О гетрах, идущих дорогой войны, О войнах, которым стихи не нужны. Идет эта песня, ногам помогая, Качая штыки, по следам Улагая, То чешской, то польской, то русской речью За Волгу, за Дон, за Урал, в Семиречье. По-чешски чешет, по-польски плачет, Казачьим свистом по степи скачет И строем бьет из московских дверей От самой тайги до британских морей. Тайга говорит, Главари говорят, — Сидит до поры Молодой отряд. Сидит до поры, Стукочат топоры, Совет вершат… А ночь хороша! Широки просторы. Луна. Синь. Тугими затворами патроны вдвинь! Месяц комиссарит, обходя посты, Железная дорога за пол версты. Рельсы разворочены, мать честна! Поперек дороги лежит сосна. Дозоры — в норы, связь — за бугры, — То ли человек шуршит, то ли рысь. Эх, зашумела, загремела, зашурганила, Из винтовки, из нареза меня ранила. Ты прости, прости, прощай! Прощевай пока, А покуда обещай Не беречь бока, Не ныть, не болеть, Никого не жалеть, Пулеметные дорожки расстеливать, Беляков у сосны расстреливать. Паровоз начеку, ругает вагоны, Волокет Колчаку тысячу погонов. Он идет впереди, атаман удалый, У него на груди — фонари-медали. Командир-паровоз мучает одышка, Впереди откос — паровозу крышка! А пока поручики пиво пьют, А пока солдаты по-своему поют: «Россия ты, Россия, российская страна, Соха тебя пахала, боронила борона. Эх, раз (и), два (и) — горе не беда, Направо околесица, налево лабуда! Дорога ты, дорога, сибирский путь, И хочется, ребята, душе вздохнуть. Ах, сукин сын, машина, сибирский паровоз, Куда же ты, куда же ты солдат завез? Ах, мама моя, мама, крестьянская дочь, Меня ты породила в несчастную ночь! Зачем мне, мальчишке, на жизнь начихать? Зачем мне, мальчишке, служить у Колчака?! Эх, раз (и), два (и) — горе не беда, Направо околесица, налево лабуда». …Радио… говорят… (Флагов вскипела ярь): — Восьмого января Армией пятой Взят Красноярск! Слушайте крик протяжный — Эй, Россия, Советы, деникинцы! — День этот белый, просторный, в мороз наряженный, Червонными флагами выкинулся. Сибирь взята в охапку. Штыки молчат. Заячьими шапками Разбит Колчак. Собирайте, волки, Молодых волчат, На снежные иголки Мертвые полки Положил Колчак. Эй, партизан! Поднимай сельчан: Раны зализать Не может Колчак. Стучит телеграф: Тире, тире, точка… Эх, эх, Ангара, Колчакова дочка! На сером снегу волкам приманка Пять офицеров, консервов банка. «Эх, шарабан мой, американка, А я девчонка да шарлатанка!» Стой! Кто идет? Кончено. Залп!!

‹1926›

КУРСАНТСКАЯ ВЕНГЕРКА

Сегодня не будет поверки, Горнист не играет поход. Курсанты танцуют венгерку, — Им девятнадцатый год. В большом беломраморном зале Коптилки на сцене горят, Валторны о дальнем привале, О первой любви говорят. На хорах просторно и пусто, Лишь тени качают крылом, Столетние царские люстры Холодным звенят хрусталем. Комроты спускается сверху, Белесые гладит виски, Гремит курсовая венгерка, Роскошно стучат каблуки. Летают и кружатся пары — Ребята в скрипучих ремнях, И девушки в кофточках старых, В чиненых тупых башмаках. Оркестр духовой раздувает Огромные медные рты. Полгода не ходят трамваи, На улице склад темноты. И холодно в зале суровом, И надо бы танец менять, Большим перемолвиться словом, Покрепче подругу обнять. Ты что впереди увидала? Заснеженный черный перрон, Тревожные своды вокзала, Курсантский ночной эшелон. Заветная ляжет дорога На юг и на север- вперед. Тревога, тревога, тревога! Россия курсантов зовет! Навек улыбаются губы Навстречу любви и зиме, Поют беспечальные трубы, Литавры гудят в полутьме. На хорах — декабрьское небо, Портретный и рамочный хлам. Четвертку колючего хлеба Поделим с тобой пополам. И шелест потертого банта Навеки уносится прочь, — Курсанты, курсанты, курсанты, Встречайте прощальную ночь! Пока не качнулась манерка, Пока не сыграли поход, Гремит курсовая венгерка… Идет — девятнадцатый год.

‹1939›

ФОТОГРАФ

Фотограф печатает снимки, Ночная, глухая пора. Под месяцем, в облачной дымке Курится большая гора. Летают сухие снежинки, Окончилось время дождей. Фотограф печатает снимки — Являются лица людей. Они выплывают нежданно, Как луны из пустоты… Как будто со дна океана, Средь них появляешься ты. Из ванночки, мокрой и черной, Глядит молодое лицо. Порывистый ветер нагорный Листвой засыпает крыльцо. Под лампой багровой хохочет Лицо в закипевшей волне. И вырваться в жизнь оно хочет И хочет присниться во сне. Скорее, скорее, скорее Глазами плыви сквозь волну! Тебя я дыханьем согрею, Всей памятью к жизни верну. Но ты уже крепко застыла, И замерла волн полоса. И ты про меня позабыла — Глядят неподвижно глаза. Но столько на пленке хороших Ушедших людей и живых, Чей путь через смерть переброшен, Как линия рельс мостовых. А жить так тревожно и сложно, И жизнь не воротится вспять. И ведь до конца невозможно Друг друга на свете понять. И люди, еще невидимки, Торопят — фотограф, спеши! Фотограф печатает снимки. В редакции нет ни души.

‹24 апреля 1956 г.›

КОСТРЫ

Пощади мое сердце И волю мою Укрепи, Потому что Мне снятся костры В запорожской весенней степи. Слышу — кони храпят, Слышу —

запах Горячих коней, Слышу давние песни Вовек не утраченных Дней. Вижу мак-кровянец, С Перекопа принесший Весну, И луну над конями — Татарскую в небе Луну. И одну на рассвете, Одну, Как весенняя синь, Чьи припухшие губы Горчей, Чем седая полынь, — Укрепи мою волю И сердце мое Не тревожь, Потому что мне снится Вечерней зари Окровавленный нож, Дрожь степного простора Махновских тачанок Следы И под конским копытом Холодная пленка Воды. Эти кони истлели, И сны эти Очень стары. Почему же Мне снова приснились В степях запорожских Костры, Ледяная звезда И оплывшие стены Траншей, Запах соли и йода, Летящий С ночных Сивашей? Будто кони храпят, Будто легкие тени Встают, Будто гимн коммунизма Охрипшие глотки Поют. И плывет у костра, Бурым бархатом Грозно горя, Знамя мертвых солдат, Утвердивших Закон Октября. Это Фрунзе Вручает его Позабытым полкам, И ветра Черноморья Текут По солдатским щекам. И от крови погибших, Как рана, запекся Закат. Маки пламенем алым До самого моря Горят. Унеси мое сердце В тревожную эту Страну, Где на синем просторе Тебя целовал я Одну — Словно тучка пролетная, Словно степной Ветерок, Мира нового молодость — Мака Кровавый цветок. От степей зацветающих Влажная тянет Теплынь, И горчит на губах Поцелуев Сухая полынь. И навстречу кострам, Поднимаясь Над будущим днем, Полыхает восход Боевым Темно-алым огнем. Может быть, Это старость, Весна, Запорожских степей забытье? Нет! Это — сны революции, Это — бессмертье мое.

‹12–13 апреля 1957 г.›

МУХАММЕДЖАН РАХИМИ

(1901–1968)

С таджикского

К ВЕРШИНАМ СЧАСТЬЯ

Заря зажглась, пол неба обнимая, И солнца шар лучится теплотой, В моем краю зимой, как в полдень мая: И звон ручьев, и гомон птиц, и зной. В поля выходят труженики рано, — Сильны их руки и приветлив взор. Их труд кипуч, как волны океана, Он властвует в долинах, в недрах гор. Мы поднялись на снежные вершины, Над крышей мира стяг наш вознесли, Взнуздали реки, возвели плотины, В ущельях электричество зажгли. Где и нога джейрана не ступала, Где вьюги вековечные мели, Мы прорубили каменные скалы, Зеркальный путь к столице провели. Бегут машины. Нет пустыни голой. Здесь выросли заводы, города. Железным криком оглушая долы, Везут руду и хлопок поезда. И что ни день — все выше стяг наш алый, И жизнь народа краше каждый час. В любом цветке, в любом куске металла — Частица силы каждого из нас.

‹1956›

ХАДИ ТАКТАШ

(1901–1931)

С татарского

АЛСУ

На камень улиц падают снега, Переметают санный путь. Алсу, засунув руки в рукава, Скользит по снегу. Жарко дышит грудь, Дыханье замерзает на ветру, Девические кудри серебрит. Алсу шалит. И сердится Газза. — Ну, перестань толкаться! — говорит Не то уйду! — Алсу кричит: — Постой! Все кончено! Не буду я шалить! — А в самом деле снова норовит Газзу в сугроб коварно повалить. Идет по снежной улице Алсу, Так обаятельна, Так молода И так горда собой, Но присмотритесь — Окажется, что вовсе не горда! А улица вечерняя, шумит, Все заняты, у каждого — свое! У всех прохожих шубы на плечах, Все в шапках, есть у каждого жилье. И лишь бабай: «Извозчик, подавай!» — Доволен жизнью все же не весьма: Торчит на перекрестке день и ночь. Продрог, бедняга. Лютая зима! — Эй, не скучай! Студенты — богачи. Тебя с конем мы купим, друг бабай, Коль за копеек десять повезешь, Уж так и быть, извозчик, подавай! Алсу, Как только в комнату вошла, Как только пальтецо свое сняла, К зеркальному осколку подбежала, Заснеженные косы расплела. — Газза, смотри, как волосы застыли! — Алсу, они теперь красивее, чем были! Идет тебе, идет! — ей говорит Газза. Ведь вот какая милая Алсу, Так обаятельна, Так молода И так горда собой, Но присмотритесь — Окажется, что вовсе не горда. Сегодня вечером Творится что-то с ней: То запоет она, то рассмеется, А то забудется, и взор ее очей Надолго неподвижным остается. — А ну, Газза, учебники закрой, — Мне хочется тебя поцеловать! Поцеловать мне хочется тебя. Поговорить мне хочется с тобой! — Газза невольно бросила работу. — Да ну тебя! Готовлюсь я к зачету! Ведь солоно придется мне — Я срежусь по твоей вине! Тебе учение дается так легко — Позднее всех работать ты садишься, Но раньше всех сумеешь сдать зачет И раньше всех всегда освободишься! Так говорит она, но злости Уж вовсе нет в ее речах. Алсу с ребяческой улыбкой Повисла на ее плечах. И хочется Газзе послушать, Работу отложив на час. Алсу, смеясь, в глаза ей смотрит. О чем же повести рассказ? О том ли, как прекрасна юность У ней, у девушки Алсу, И как безумно, страстно любит Она, Алсу, земли красу — Красу вот этой новой жизни, Красу сегодняшнего дня, Вот эти годы, что несутся, Ее волнуя и пьяня? И вот она сегодня ночью Посланье пишет старику (А кто ее «старик» — не знаем!), И вот последнюю строку Она выводит: «Если очень Скучаешь ты по мне, то пусть Мое посланье успокоит Порыв сердечный твой и грусть. А я живу здесь без заботы». И подпись делает на фото: «Вот это я, Алсу твоя! Глянь, до чего красива я. Изменник, цену мне ты знай И на других не променяй. Твоя Алсу счастливая!» И снова день. В рабфак идет Алсу, Так обаятельна, Так молода И так горда собой, Но присмотритесь — Окажется, что вовсе не горда. Она немного запоздала, Гуляла где-то, но теперь, Ни в чем как будто не бывало, Смеясь, приоткрывает дверь, Садится и за лекцией следит, Но делает зачем-то вид, Как будто бы и вовсе не следит, И, на профессора не глядя, Бросая взгляд куда-то вкось, Профессорский предлинный нос Рисует на полях тетради. Ей что! Готовиться к зачетам Она ведь позже всех садится, Но прежде всех кончает дело, Чтоб прежде всех освободиться. И кажется, что без труда Ей все на свете удается, Как будто юности заре Вовек померкнуть не придется. Она, Алсу, сама себе хозяйка, Так обаятельна, Так молода И так горда собой, Но присмотритесь — Окажется, что вовсе не горда!

‹1929›

БОРИС ТУРГАНОВ

(Род. в 1901 г.)

СЕГОДНЯ

Нет, не розы славьте, не закаты — славьте криворожскую руду, славьте каждый стан рельсопрокатный, каждый элеватор, виадук. Наша мощь — в железе и в бетоне, не в одном раздолье спелых нив. В глубь земли врезайтесь неуемно, в задыхающихся жерлах домен разжигайте новые огни. Чтоб не песня — а фонтаны нефти, не легенда — молотов удар разнесли стремительные вести о великом празднике труда!