Советская поэзия. Том первый

Коллектив авторов

КЛЮЧ

Где к скалам жмутся тени, как овцы от жары, он вырвался, весь в пене, из каменной горы. Бежит — дитя природы — студеный ключ в сады, в поля и огороды, и сладок звук воды. Спроси туркмена: так ли? Чтоб знал удачу труд, глубокий ключ до капли в колхозах разберут. Ячмень, поспевший к сроку, колышется, усат, и тень через дорогу кладет широкий сад. Земля жаре не рада, суха и горяча, но в гроздьях винограда есть холодок ключа. Ничто не помешает, дорога далека: он путь свой продолжает в

прожилках стебелька.

‹1948›

ГОЛОС

Порой мне кажется: тихи в наш громкий век мои стихи. Но были б громче — вдвое, втрое — перекричишь ли грохот строек? Пускай иным не угодишь, во мне уверенность все та же: кричать не надо. Если даже ты с целым миром говоришь.

‹1962›

ДЕНЬ

Отчеканенный моей страной, день, как звонкая монета, золот. Солнца лик — на стороне одной, на другой — сияют серп и молот. Я хочу, чтоб труд мой стоил золотого прожитого дня. Их ведь не без счету у меня: можно ли их тратить на пустое!

‹Август 1963 г.›

ЗРЕНИЕ

Известно не только якутам, откуда зима идет. В метели, в бураны укутан Памир у звездных ворот. На дальней какой-то планете, где вряд ли гадают о нас, и там по-земному ветер снежком обдувает наст. Немыслимым было когда-то увидеть незримого лик. Ничтожней ничтожного атом и, как мирозданье, велик. Все зорче становится зренье. Когда-нибудь лягут следы от капли на ветке сирени до самой туманной звезды.

‹Март 1964 г.›

ОВЕС

От ночной росы, от холодных звезд в холодном поту проснулся овес. Прозрачные утренние небеса коснулись шершавых бровей овса. Ему с кукурузой дружить и к пшенице белокурым чубом клониться. Пускай он ростом с ними не вровень, он налит силой, он дышит здоровьем. Он ходит под ветром, взъерошен, белес — с глазами детскими Геркулес. Недаром к нему, чтоб задор не погас, тянется лошадка моя Пегас.

‹Май 1964 г,›

ИЗБА

Александру Яшину

Изба как изба — над крышей труба. Приметою древнего быта глядит тупорыло корыто. Тяжелые чугуны от сажи и дыма черны. И, недосыпая ночи, их надо ухватом ворочать. Расписаны ставни; бревенчаты стены. Невзрачен над крышею крестик антенны, но в тесной избе с голубого экрана шумят океаны, волнуются страны, мелькают знамена, горнисты трубят… Изба и такою узнала себя. Ей старое снится, ей новое снится. Стоит телевизор под самой божницей.

‹Февраль 1965 г.›

ВЫСОТА

Какого мненья о себе прославленный Казбек? Высокомерен ли Эльбрус? Судить я не берусь. Когда они туманы пьют из звездного ковша, вдруг прозревая, жизнь свою читают не спеша. Холодной вечности сродни стоят,

и суть проста: такими не были б они без горного хребта, когда бы их не поднял он под купол голубой, раздвинув смутный горизонт, не подпирал собой… Понять ли самому хребту, как в смысл ни погружен, вершин (своих же) высоту, где воздух разрежён, где холоду искриться днем, где ночью спать звезде, что судят на земле о нем по этой высоте.

‹25 февраля 1969 г.›

ОБРАЩЕНИЕ К ВРЕМЕНИ

Ах, время, помедли, помедли! Я знаю, куда я влеком, а ты вокруг солнца петли кладешь и кладешь венком. Не счесть на земле рассветов, закатов, что будут на ней… Ах, время! Дай мудрых советов и неторопливых дней!

‹8–9 марта 1969 г.›

ВЗГЛЯНУВ НА ЧАСЫ

Будущее! Ты перед глазами моими.

Зульфия Тот вечер даже для мечты далек. Но вижу через даты все и сроки: над книгою склонился паренек, не правнук, нет, — потомок мой далекий. Историю штудирует юнец, то, что в веках минувших отшумело. Тот шрифт для школьника, возможно, мелок, но в нем огонь таится и свинец. В нем отвердели шелестом сады, побед народных проступают клики и просочился алый цвет звезды, что в мир принес Семнадцатый великий. Поэтов вижу. Пусть не многих чтут, пусть, как сегодня, кто-то любит позу, — они кибернетическому мозгу слова бессмертных муз не отдадут. Язык обрел всечеловечный дар: будь это в речи будничной, в хорале, в него, как пчелы со цветов нектар, народы лучшие слова собрали. В той дали дальней дорогие мне, как сквозь туман, мечта являет лица… Часы. Они привычны на стене. Как долго час на циферблате длится!

‹Сентябрь 1974 г.›

АДЕЛИНА АДАЛИС

(1900–1969)

* * *

Все ближе горы понемногу, Все глуше улицы слышны… Ложатся тени на дорогу Под первой четвертью луны. «Доверься мне, — поет природа, — И погляди по сторонам: Вот молодое время года Вновь припожаловало к нам… Как бескорыстны ветви эти, Как ветер вечера хорош!.. И жизнь ты прожила на свете, И смерть со мной переживешь».

ЧЕЛОВЕК

Человек себе еще неясен, — Знаю это я наверняка. Человек, как дуб или как ясень, На поверхность шел из глубока… Человек — не то, что видно глазу, И не то, что чувствует рука! К самому себе пришел не сразу, — Шел, и шел, и шел издалека…

СЧИТАЕТСЯ…

Считается, что жизнь — удача разовая… А вдруг — не так? А вдруг — всегда жига, С планеты на планету перебрасывая, То в рай, то в ад, людские существа? Но что теперь душе послужит меркою? Пускай микроскопический кристалл, Пусть квантами раздаст свою энергию!.. Кто был однажды — быть не перестал. То в странствие научно-фантастической Пускается, то вроде в волшебство Явление живое, не мистическое — Проявленное жизнью существо. Не знаю я, как делается это, Но делается, — знаю, между тем… И наша, как и прочие, планета Для некоторых — ад, другим — эдем! Быть может, для кого-нибудь спасительна, Другому — в самый раз ее корить! А бога-то на свете нет, действительно, Кого за все миры благодарить?…