Советская поэзия. Том первый

Коллектив авторов

‹Владивосток, 1932›

ПОЭЗИЯ

Поэзия! Не шутки ради Над рифмой бьешься взаперти, Как это делают в шараде, Чтоб только время провести. Поэзия! Не ради славы, Чью верность трудно уберечь, Ты утверждаешь величаво Свою взволнованную речь. Зачем же нужно так и этак В строке переставлять слова? Ведь не затем, чтоб напоследок Чуть-чуть кружилась голова? Нет! Горизонты не такие В глубинах слова я постиг: Свободы грозная стихия Из муки выплеснула стих! Вот почему он жил в народе. И он вовеки не умрет До той поры, пока в природе Людской не прекратится род. Бывают строфы из жемчужин, Но их недолго мы храним: Тогда лишь стих народу нужен Когда и дышит вместе с ним! Он шел с толпой на баррикады. Его

ссылали, как борца. Он звал рабочие бригады На штурмы Зимнего дворца. И вновь над ним шумят знамена И, вырастая под огнем, Он окликает поименно Бойцов, тоскующих о нем. Поэзия! Ты — служба крови! Так перелей себя в других Во имя жизни и здоровья Твоих сограждан дорогих. Пускай им грезится победа В пылу труда, в дыму войны. И ходит в жилах мощь поэта. Неся дыхание волны.

‹Действующая армия, 1941›

ИЗ ЦИКЛА «АЛИСА»

ЭТЮД 5 Я часто думаю: красивая ли ты? Не знаю, но краса с тобою не сравнится! В тебе есть то, что выше красоты, Что лишь угадывается и снится. ЭТЮД 10 Пять миллионов душ в Москве, И где-то меж ними одна. Площадь. Парк. Улица. Сквер. Она? Нет, не она. Сколько почтамтов! Сколько аптек! И всюду люди, народ… Пять миллионов в Москве человек. Кто ее тут найдет? Случай! Ты был мне всегда как брат. Еще хоть раз помоги! Сретенка. Трубная. Пушкин. Арбат. Шаги, шаги, шаги. Иду, шепчу колдовские слова, Магические, как встарь. Отдай мне ее! Ты слышишь, Москва? Выбрось, как море янтарь! ЭТЮД 13 Имя твое шепчу неустанно, Шепчу неустанно имя твое. Магнитной волной через воды и страны Летит иностранное имя твое. Быть может, Алиса, за чашкою кофе Сидишь ты в кругу веселых людей, А я всей болью дымящейся крови Тяну твою душу, как чародей. И вдруг изумленно бледнеют лица: Все тот же камин. Электрический свет. Синяя чашка еще дымится* А человека за нею нет… Ты снова со мной. За строфою-решеткой, Как будто бы я с колдунами знаком, Не облик, не образ, а явственно, четко Дыханье, пахнущее молоком. Теперь ты навеки со мной, недотрога! Постигнет ли твой Болеслав или Стах, Что ты не придешь? Ты осталась в стихах Для жизни мало, для смерти много. ЭТЮД 14 Так и буду жить. Один меж прочих. А со мной отныне на года Вечное круженье этих строчек И глухонемое «никогда».

МИШШИ СЕСПЕЛЬ

(1899–1922)

С чувашского

* * *

Далеко в поле желтый зной Играет с нивой золотой: То хлынет на нее волной, То пронесется стороной… Нет, то не зной в высокой ржи, То радость в солнечный зенит Рванулась прямо из души И, как струна, звенит, звенит… Душа запела! Что же с ней — Красавицу ль увидел я, Иль небо стало вдруг синей? Нет… Ожила земля моя! В леса, в поля и в каждый лог, В село и в каждую избу Дыханье новое вошло И новую сулит судьбу. Как не звенеть душе моей? В ней гусли, жаворонки в ней. Как сердцу скажешь: «Не гори»? В нем солнца жар, в нем свет зари. О свежий ветер! Вей смелей И будоражь чувашский край! Былое горе в прах развей, Вдохни отвагу, силу дай. Ты, сердце, пой бодрей, играй! Пусть в жилах кровь горит огнем, Как зной над нивой жарким днем! Гори, как солнце, кровь, пылай! Во мне стучит мильон сердец. Я не один. Я сам — мильон, Мильон чувашей, — я певец. Мильоном стих мой повторен!

‹1921›

ПАЙРАВ СУЛАЙМОНИ

(1899–1933)

С таджикского

ПЕРО МОЕ

Создатель моего творенья — перо мое, Наперсник верный откровенья — перо мое. Я разума и сердца тайны ему открыл. Мой друг в порывах вдохновенья — перо мое. Пока Вселенная не рухнет — я не умру, Не станешь ты добычей тленья, перо мое. Пускай, сойдя во мрак могильный, умолкну я, Меня спасешь ты от забвенья, перо мое. Молчанье — это смерть, но в песне я буду жить. Ты дышишь в звуках песнопенья, перо мое. Копьем пишу, кинжалом острым, — враг, берегись! Тебя пронзит без сожаленья перо мое. Каламов алых я соратник и ученик. Ты сердца моего биенье, перо мое!

‹Бухара, 1920›

ПОКА

ТЫ СО МНОЙ

Не страшен мир, земной и небесный, ведь ты со мной: ты — судьба! Но искре солнца нет дел до тусклой пыли земной, о судьба! У преданных воле твоей ни рассудка, ни трезвости нет. Безумцы лишились всего и пленились тобой: ты судьба! Нет кубка, что в честь не наполнят твою до самых краев. Рубашки свои разорвали от страсти хмельной, о судьба! Надежда, терпенье-вот зелье целебное тем, кто влюблен. Пылинку возьмет у тебя и прозреет слепой, о судьба! Не каждый влюблен, кто без смысла твердит и твердит о любви. Не каждый наденет наряд этой страсти святой, о судьба! Невеждам скажите, что Хызра источник нигде не найдут. Чистейшая влага вина — это холод и зной, о судьба! Твои убежденья, аскет, лишь нелепость и вздор, — ты пойми, Что ищешь на небе-хранится землею одной, о судьба! Доколе ты будешь, скажи, нам любовь и вино запрещать? Пайрав-ценитель вина! Что опий? Лишь горький настой, о судьба!

‹Бухара, 1921›

АЛЕКСЕЙ СУРКОВ

(Род. в 1899 г.)

ГЕРОЙ

Каюсь. Музу мою невзлюбила экзотика. Не воспитанный с детства в охотничьих играх, Мой герой не ходил за Чукотку на котика И не целился в глаз полосатого тигра. И норд-ост не трепал его пышные волосы Под оранжевым парусом легкой шаланды. Он не шел открывать не открытые полюсы, Не скрывал по ущельям тюки контрабанды. Словом — личность по части экзотики куцая, Для цветистых стихов приспособлена плохо. Он ходил в рядовых при большой революции, Подпирая плечом боевую эпоху. Сыпняками, тревогами, вошью изглоданный, По дорогам войны, от Читы до Донбасса, Он ходил — мировой революции подданный, Безыменный гвардеец восставшего класса. Он учился в огне, под знаменами рваными, В боевой суматохе походных становий, Чтобы, строя заводы, орудуя планами, И винтовку и сердце держать наготове. И совсем не беда, что густая романтика Не жила в этом жестком, натруженном теле Он мне дорог от сердца до красного бантика До помятой звезды на армейской шинели.

‹1929›

КОНАРМЕЙСКАЯ ПЕСНЯ

По военной дороге Шел в грозе и тревоге Боевой восемнадцатый год. Были сборы недолги, От Кубани и Волги Мы коней поднимали в поход. Среди зноя и пыли Мы с Буденным ходили На рысях на большие дела. По курганам горбатым, По речным перекатам Наша громкая слава прошла. На Дону и в Замостье Тлеют белые кости. Над костями шумят ветерки. Помнят псы-атаманы, Помнят польские паны Конармейские наши клинки. Если в край наш спокойный Хлынут новые войны Проливным пулеметным дождем, — По дорогам знакомым За любимым наркомом Мы коней боевых поведем.

‹1935›

ПЕСНЯ СМЕЛЫХ

Стелются черные тучи, Молнии в небе снуют, В облаке пыли летучей Трубы тревогу поют. С бандой фашистов сразиться Смелых отчизна зовет. Смелого пуля боится, Смелого штык не берет. Ринулись ввысь самолеты, Двинулся танковый строй, С песней пехотные роты Вышли за родину в бой. Песня — крылатая птица — Смелых скликает в поход. Смелого пуля боится, Смелого штык не берет. Славой бессмертной покроем В битвах свои имена. Только отважным героям Радость победы дана. Смелый к победе стремится, Смелым дорога вперед. Смелого пуля боится, Смелого штык не берет.

‹22 июня 1941 г.›

* * *

Человек склонился над водой И увидел вдруг, что он седой. Человеку было двадцать лет. Над лесным ручьем он дал обет: Беспощадно, яростно казнить Тех убийц, что рвутся на восток. Кто его посмеет обвинить, Если будет он в бою жесток?

‹Западный фронт, 1941›

* * *

Вот бомбами разметанная гать, Подбитых танков черная стена. От этой гати покатилась вспять Немецкая железная волна. Здесь втоптаны в сугробы, в целину Стальные каски, плоские штыки. Отсюда, в первый раз за всю войну, Вперед, на запад, хлынули полки. Мы в песнях для потомства сбережем Названья тех сгоревших деревень, Где за последним горьким рубежом Кончалась ночь и начинался день.