Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Смоленский Борис Моисеевич

107. ВОЛЯ

Сам я покоя себе не даю, Горе терзает сердце мое. Вечером лягу, утром встаю — Всё мне чего-то недостает. Кажется, цел я, не инвалид, Руки и ноги не отнялись. Можно сказать, ничего не болит, А нет свободы — и жизнь не в жизнь. Если нельзя рукой шевельнуть, Если нельзя ногой шагнуть, Если пропала воля моя — Хуже безруких, безногих я! Похоронивший отца и мать, Был ли на родине я сиротой? Тут потерял я больше, чем мать, — Тут потерял я край родной. Где ж моя воля? Родные места? Разве не пленник я? Не сирота? Были бы живы отец и мать, Мне всё равно бы их не видать. Я — одинокий. Я — сирота. Здешним бездомным псам под стать… Воля моя! Золотая моя! Перелетная птица моя! Куда улетела? В какие края? А мне осталась темница моя. В дни моей прежней свободы, друзья, Волю ценил ли как следует я? Тут, в каземате, при звоне замка, Понял я, как свобода сладка! Если обрадует душу судьба, Если я сброшу оковы раба, Воля

моя, одной лишь тебе Силы отдам я в священной борьбе. Июль 1942

108. ПЛАТОК

Платочек в руку на прощанье Вложила мне моя любовь, И вот его к открытой ране Прижал я, чтоб не била кровь. Отяжелел платок дареный, От крови стал горяч и ал. Платок, любовью озаренный, Ослабил боль и кровь унял. Я шел на смерть за счастье наше И не боялся ничего. Пусть кровью мой платок окрашен, Но я не запятнал его. Июль 1942

109. ПТАШКА

Колючей проволоки частоколом Окружены бараки и пески. Вот здесь и копошимся мы в неволе, Как будто мы навозные жуки. Восходит солнце за оградой где-то, Поля в лучах купаются давно, Но почему-то кажется, что светом Нас солнце не коснулось всё равно. Недальний лес, луга… И то и дело Отбивка кос поблизости слышна. Оттуда прилетев, вчера нам пела С ограды нашей пташечка одна. Коль и позвать, неведомая птаха, Ты не влетишь по доброй воле к нам. И не влетай! Как здесь в крови и прахе Сгораем мы, ты видишь по утрам. Но пой нам, пой, хотя б через ограду, Вот через эту, проклятую, — пой! Ведь даже в том для нас уже отрада, Что души напоишь нам песней той. Ты, может, в край мой полетишь прекрасный: В свободных крыльях столько быстроты! Но лишь скажи мне: не в последний раз ли Ко мне, певунья, прилетаешь ты? Коль это так, то слушай, непоседа, Последнюю мечту моей души: Лети в отчизну! Пленного поэта Любви и гнева песнею спеши! По песне-зорьке и по крыльям-стрелам Тебя легко узнает мой народ И скажет: «Это, погибая, пел он, Из битвы песнь последнюю нам шлет». И скажет: «Хоть колючие оковы Смогли поэта по рукам связать, Но нет еще таких оков суровых, Чтоб думы сердца жгучего сковать!» Лети же, пташка, песней полнокровной, В которой сила прежняя звучит. Пусть плоть моя останется тут, — что в ней? — Но сердце пусть на родину летит! Август 1942

110. НЕОТВЯЗНЫЕ МЫСЛИ

Шальною смертью, видно, я умру: Меня прикончат стужа, голод, вши. Как нищая старуха, я умру, Замерзнув на нетопленной печи. Мечтал я по-солдатски умереть В разгуле ураганного огня. Но нет! Как лампа, синим огоньком Мерцаю, тлею… Миг — и нет меня. Осуществления моих надежд, Победы нашей не дождался я. Напрасно я писал: «Умру, смеясь». Нет! Умирать не хочется, друзья! Уж так ли много дел я совершил? Уж так ли много я на свете жил? Ох, если б дальше жизнь моя пошла, Прошла б она полезней, чем была. Я прежде и не думал, не гадал, Что сердце может рваться на куски, Такого гнева я в себе не знал, Не знал такой любви, такой тоски. Я лишь теперь почувствовал вполне, Что может сердце так пылать во мне, — Не мог его я родине отдать, Ах, как обидно это сознавать! Не страшно знать, что смерть к тебе идет, Коль умираешь ты за свой народ. Но смерть от голода… Нет, нет, друзья, Позорной смерти не желаю я. Я жить хочу, чтоб родине отдать Последний сердца движущий толчок, Чтоб я и умирая мог сказать, Что умираю за отчизну-мать. Сентябрь 1942

111. ПОЭТ

Всю ночь не спал поэт, писал стихи, Слезу роняя за слезою. Ревела буря за окном, и дом Дрожал, охваченный грозою. С налету ветер двери распахнул, Бумажные листы швыряя, Назад отпрянув, яростно завыл, Тоскою сердце надрывая. Идут горами волны по реке, И молниями дуб расколот. Смолкает гром. В томительной тиши К селенью подползает холод. А в комнате поэта до утра Клубились грозовые тучи, И падали на белые листы Живые молнии созвучий. В рассветный час поэт умолк и встал. Собрал и сжег свои творенья И дом покинул. Ветер стих. Заря Алела нежно в отдаленьи. О чем всю ночь слагал стихи поэт? Что в этом сердце бушевало? Какие чувства высказав, он шел, Обласканный зарею алой? Пускай о нем расскажет бури шум, Ваш сон вечерний прерывая, Рожденный бурей чистый луч зари Да в небе тучка огневая… Сентябрь 1942

112. ЗВОНОК

Однажды на крыльце особняка Стоял мальчишка возле самой двери, А дотянуться пальцем до звонка Никак не мог — и явно был растерян. Я подошел и говорю ему: «Что, мальчик, плохо? Не хватает роста?.. Ну, так и быть, я за тебя нажму. Один звонок иль два? Мне это просто», — «Нет, пять!» — Пять раз нажал я кнопку. А мальчик мне: «Ну, дяденька, айда! Бежим! Хоть ты большой смельчак, а трепку Такую нам хозяин даст, — беда!» Декабрь 1942

113. ВОЛКИ

Люди

кровь проливают в боях: Сколько тысяч за сутки умрет! Чуя запах добычи, вблизи Рыщут волки всю ночь напролет. Разгораются волчьи глаза: Сколько мяса людей и коней! Вот одной перестрелки цена! Вот ночной урожай батарей! Волчьей стаи вожак матерой, Предвкушением пира хмелен, Так и замер: его пригвоздил Чуть не рядом раздавшийся стон. То, к березе припав головой, Бредил раненый, болью томим, И береза качалась над ним, Словно мать убивалась над ним. Всё, жалеючи, плачет вокруг, И со всех стебельков и листков Оседает в траве не роса, А невинные слезы цветов. Старый волк постоял над бойцом, Осмотрел и обнюхал его, Для чего-то в глаза заглянул, Но не сделал ему ничего… На рассвете и люди пришли; Видят: раненый дышит чуть-чуть, А надежда-то всё-таки есть Эту искорку жизни раздуть. Люди в тело загнали сперва Раскаленные шомпола, А потом на березе, в петле, Эта слабая жизнь умерла…

* * *

Люди кровь проливают в боях: Сколько тысяч за сутки умрет! Чуя запах добычи вблизи, Рыщут волки всю ночь напролет. Что там волки! Ужасней и злей — Стаи хищных двуногих зверей. Март 1943

114. ВАРВАРСТВО

Они с детьми погнали матерей И яму рыть заставили, а сами Они стояли, кучка дикарей, И хриплыми смеялись голосами. У края бездны выстроили в ряд Бессильных женщин, худеньких ребят. Пришел хмельной майор и медными глазами Окинул обреченных… Мутный дождь Гудел в листве соседних рощ И на полях, одетых мглою, И тучи опустились над землею, Друг друга с бешенством гоня… Нет, этого я не забуду дня, Я не забуду никогда, вовеки! Я видел: плакали, как дети, реки, И в ярости рыдала мать-земля. Своими видел я глазами, Как солнце скорбное, омытое слезами, Сквозь тучу вышло на поля, В последний раз детей поцеловало, В последний раз… Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас Он обезумел. Гневно бушевала Его листва. Сгущалась мгла вокруг. Я слышал: мощный дуб свалился вдруг, Он падал, издавая вздох тяжелый. Детей внезапно охватил испуг, — Прижались к матерям, цепляясь за подолы. И выстрела раздался резкий звук, Прервав проклятье, Что вырвалось у женщины одной. Ребенок, мальчуган больной, Головку спрятал в складках платья Еще не старой женщины. Она Смотрела, ужаса полна. Как не лишиться ей рассудка! Всё понял, понял всё малютка. «Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать!» — Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи. Дитя, что ей всего дороже, Нагнувшись, подняла двумя руками мать, Прижала к сердцу, против дула прямо… «Я, мама, жить хочу. Не надо, мама! Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь?» И хочет вырваться из рук ребенок, И страшен плач, и голос тонок, И в сердце он вонзается, как нож. «Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнешь ты вольно. Закрой глаза, но голову не прячь, Чтобы тебя живым не закопал палач. Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно». И он закрыл глаза. И заалела кровь, По шее красной лентой извиваясь. Две жизни наземь падают, сливаясь, Две жизни и одна любовь! Гром грянул. Ветер свистнул в тучах, Заплакала земля в тоске глухой. О, сколько слез, горячих и горючих! Земля моя, скажи мне, что с тобой? Ты часто горе видела людское, Ты миллионы лет цвела для нас, Но испытала ль ты хотя бы раз Такой позор и варварство такое? Страна моя, враги тебе грозят, Но выше подними великой правды знамя, Омой его земли кровавыми слезами, И пусть его лучи пронзят. Пусть уничтожат беспощадно Тех варваров, тех дикарей, Что кровь детей глотают жадно, Кровь наших матерей… Октябрь 1943

115. НЕ ВЕРЬ!

Коль обо мне тебе весть принесут, Скажут: «Устал он, отстал, упал он»,— Не верь, дорогая! Слово такое Не скажут друзья, если верят в меня. Кровью со знамени клятва зовет: Силу дает мне, движет вперед. Так вправе ли я устать и отстать? Так вправе ли я упасть и не встать? Коль обо мне тебе весть принесут, Скажут: «Изменник он! Родину предал»,— Не верь, дорогая! Слово такое Не скажут друзья, если любят меня. Я взял автомат и пошел воевать, В бой за тебя и за родину-мать. Тебе изменить? И отчизне моей? Да что же останется в жизни моей? Коль обо мне тебе весть принесут, Скажут: «Погиб он. Муса уже мертвый», — Не верь, дорогая! Слово такое Не скажут друзья, если любят тебя. Холодное тело засыплет земля,— Песнь огневую засыпать нельзя! Умри, побеждая, и кто мертвецом Тебя назовет, если был ты борцом?! 20 ноября 1943

116. СЛУЧАЕТСЯ ПОРОЙ

Душа порой бывает очень твердой. Пусть ветер смерти яростный жесток, Цветок души не шевельнется, гордый, Не дрогнет даже слабый лепесток. Нет скорби на твоем лице ни тени, Нет в строгих мыслях суеты мирской. Писать, писать — одно тогда стремленье Владеет ослабевшею рукой. Беситесь, убивайте — страха нету. Пусть ты в неволе, но вольна душа. Лишь клок бумаги чистой бы поэту, Огрызок бы ему карандаша. Ноябрь 1943