Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Смоленский Борис Моисеевич

202. ГОРЫ

Люблю я взлет родимых гор, Их снеговые в небе кровли, Потоков шумных разговор, Несущих мой привет сыновний Родному морю. Я средь вас Творил и песни пел недавно. Пред взором сердца и сейчас Встает вдали ваш образ славный, Пещеры, где я гостем был, Ущелья гор, где я бродил. Смотрел я вдаль с крутой вершины — Какой простор! Массив лесной, Морская ширь и ширь долины — Как на ладони предо мной. И вспомнил я певца — поэта,— Он вашим другом, горы, был, Боролся с тьмой за царство света И много горя пережил. Твой мрак, «немытая Россия», Потоки бурные смели, И вы, под солнцем золотые, Как сад роскошный расцвели. Пусть ваш поэт поник устало — Пришли

другие. Нас немало. Мы за стихом заносим стих, И песнями звенит страница. Мы от души слагаем их, Любовью каждая лучится… Лети же вдаль, певучий стих,— Ты множишь славу гор моих. Цветите, милые просторы! Когда б вернулся Коста, он Не написал бы «плачьте, горы», А, гордым счастьем вознесен, Воскликнул бы: «Ликуйте, горы!» 1935–1940

203. ВЕСНА

Настал конец угрюмым холодам, Рассветам поздним и ночам морозным. Весна пройдет, как песня, по садам, По нашим виноградникам колхозным. Устав от зимних тягот и обид, Теперь вздохнет природа полной грудью. Как прежде, оживится Шоудыд, К безмолвию не склонный и к безлюдью. Опять зазеленеет нежный пух, Покрыв его ущелья и долины, В простой шалаш на высоте орлиной До осени уйдет тогда пастух. Весною очертанья в небесах Седых вершин двурогого Эрцаху Подобны крыл серебряных размаху. По склонам дичь скрывается в лесах. Охотник чутко ловит каждый звук: Он понимает горную природу И знает, кем надломлен острый сук, Кто пил в ущелье ключевую воду. Его ружье начищено к походу, Вином наполнен кожаный бурдюк. Весною, как бушующее море, Взыграют воды бурного Кодора. Чем звонче побегут потоки с гор, Чем яростней река в своем напоре, Тем гуще будет зелени ковер. Зальются птицы, зашумит листва, Лучами солнца южного согрета. Слепить глаза мне будет синева Потоками немеркнущего света. Идет весна… По горным склонам вскоре Раскинутся зеленые поля. И ветер заиграет на просторе, Колосья, словно волны, шевеля. И рядом, на плантациях табачных, Крылатый плотный лист качнет слегка, Коснется маслянистых и невзрачных Цветов на прочном стебле табака. Подняв пласты могучей целины, Прошелся трактор по полям страны. День ото дня растут просторы пашен, И ежегодным праздником весны Колхозный труд отмечен и украшен. 1938

204. ОЗЕРО РИЦА

Суровой горною дорогой К тебе не шел я, а летел. Волнуем радостной тревогой, Я жадно на тебя смотрел. Над рябью вод носился ветер, И птицы реяли над ней, И тихо осеняли ветви Красу Абхазии моей. Манящее прохладной лаской, Возникло ты давным-давно. Но можно ль верить старым сказкам О том, что здесь погребено? Ужель и впрямь земля раскрылась И поглотила пастуха? Тут сказка в песню превратилась, В дыханье моего стиха… Шумели старые деревья, Горели юные глаза, Над снегом гор скалистых, древних Сияла неба бирюза. И озеро меж скал лежало Подобьем синего цветка. На берегу его немало Приехавших издалека Находит отдых. Смех искрится, И речи дружные текут, Всё удается здесь на Рице: Слова и мысль, покой и труд. 1939

205. ПЕСНЯ О ХАБИДЖЕ

От твоей отчизны милой Не смогли тебя отвлечь. Махаджиров гнали силой, Но за них ты поднял меч. День и ночь, не уставая, Ты сражался за Апсны И сынов родного края Звал на выручку страны. Пусть твою отчизну вскоре Обездолил грозный рок И с орлом своим в нагорье Ты остался одинок,— Но везде ты след оставил, Цепи сбросил твой народ. Ты навек себя прославил, И страна твоя цветет. 1939

206. «Ты хлопотливо бродишь по двору…»

Ты

хлопотливо бродишь по двору Или грустишь, лишась покоя, мама? Ты в полдень, перед сном и поутру Всё сына ждешь с тоскою, мама? Счастливый, я обрел бы крепкий сон, Когда бы знал, что ты здорова, мама, И, если б весть принес мне почтальон, Я ожил бы душою снова, мама. О, знать бы, что сейчас, когда цветет Весь мир, — проходишь ты по саду, мама, Или спокойно полешь огород, — Как сердце сына было б радо, мама! Вот на струнах лежит твоя рука — Под пальмой в жаркую погоду, мама, Поешь ты… И видны издалека Дымок и трубы парохода, мама. Цела ли вишня посреди двора, Где мы сидели каждый вечер, мама? А кипарис близ дома? Всё ль с утра С ним спорит говорливый ветер, мама? Взгляни — с портрета в комнате моей Твой сын по-прежнему смеется, мама… Ты не горюй о нем и слез не лей — С победой он к тебе вернется, мама! 1941

ПАВЕЛ КОГАН

Павел Давидович Коган родился в 1918 году в Киеве. В 1922 году семья переехала в Москву. Будучи школьником, Павел дважды отправлялся пешком по России, желая собственными глазами увидеть жизнь только что коллективизированной деревни.

В 1936 году Коган поступил в Институт истории, философии и литературы (ИФЛИ), в 1939 году перешел в Литературный институт им. Горького, продолжая заочно учиться в ИФЛИ. В поэтическом семинаре И. Сельвинского, где собралась группа талантливых молодых поэтов, Коган принадлежал к числу наиболее одаренных.

Весной 1941 года Коган в составе геологической экспедиции отправился в Армению. Здесь и застала его Отечественная война.

Вернувшись в Москву, Коган пытается попасть в армию, но получает отказ, так как по состоянию здоровья был снят с учета. Тогда он поступает на курсы военных переводчиков, окончив которые едет на фронт. Здесь назначается переводчиком, потом помощником начальника штаба стрелкового полка по разведке.

23 сентября 1942 года лейтенант П. Коган, возглавлявший разведгруппу, был убит на сопке Сахарная Голова под Новороссийском.

207. «Неустойчивый мартовский лед…»

Неустойчивый мартовский лед Пешеходами изувечен. Неожиданно вечер придет. До усталости милый вечер. Мы останемся наедине — Я и зеркало. Понемногу В нарастающей тишине Я начну различать тревогу. Поболтаем. Закрыта дверь. И дороги неповторимы. О дорогах: они теперь Не всегда устремляются к Риму, И о Риме, который, поверь, Много проще и повторимее. Но дороги ведут теперь Либо к Риму, а либо от Рима. Март 1936

208. МОНОЛОГ

Мы кончены. Мы отступили. Пересчитаем раны и трофеи. Мы пили водку, пили «ерофеич», Но настоящего вина не пили. Авантюристы, мы искали подвиг, Мечтатели, мы бредили боями, А век велел — на выгребные ямы! А век командовал: «В шеренгу по два!» Мы отступили. И тогда кривая Нас понесла наверх. И мы как надо Приняли бой, лица не закрывая, Лицом к лицу и не прося пощады. Мы отступали медленно, но честно. Мы били в лоб. Мы не стреляли сбоку. Но камень бил, но резала осока, Но злобою на нас несло из окон И горечью нас обжигала песня. Мы кончены. Мы понимаем сами, Потомки викингов, преемники пиратов: Честнейшие — мы были подлецами, Смелейшие — мы были ренегаты. Я понимаю всё. И я не спорю. Высокий век идет высоким трактом. Я говорю: «Да здравствует история!» — И головою падаю под трактор. 5–6 мая 1936

209. «Ночь пройдет по улицам…»

Ночь пройдет по улицам До нездешних улиц. Как она сутулится — Кофточка на стуле. Стали тени прочными, Сжали, окружая. Спишь, моя нарочная, Спишь, моя чужая. Полночь ветер мимо вел, Тишью запорошенный, Спишь, моя любимая, Спишь, моя хорошая. Можно сердце выложить. На! Чтоб стужу плавило! Не было! Было же! Не взяла — оставила. Дым плывет по комнате, Гарью темень полнит. Полночь спросит: «Помните?» Что ж, скажу, запомнил! Всё запомнил накрепко, Только зубы хрустнули. В ванной, что ли, каплет так… Тихо как, грустно как… Грустным быть и гордым? Боль менять на удаль? Ночь идет по городу, Длинная, трудная. 1936