Современная американская новелла (сборник)
Шрифт:
— Это потому, что ты с Юга. Она прямо стоит у меня перед глазами, замерла у картины. Сейчас скажет: «Ты только посмотри, Хью» — и возьмет меня за руку. Господи…
— Собираешься жениться?
— Через два года. Она католичка, как ты, но мне плевать. Иногда я хожу с ней к обедне. Говорит, что мне придется подписать соглашение, то есть не то чтобы заставляет или ей в голову взбрело, просто здесь уж ничего не попишешь. Соглашение, чтобы наши дети росли католиками. Это ваш папа римский такой фашистский бред придумал.
— А ты не против?
— He-а, мне нужна Молли. Мне она нужна…
Но Пол был уже далеко, в сотнях миль и дней от казармы, провонявшей потом, ременной кожей, ваксой и ружейным маслом, его мысли унеслись в те осень, зиму и весну, когда вечерами он читал Томи свои рассказы, покупал для нее Хемингуэя в твердой обложке, книгу за книгой в хронологическом порядке, составляя библиотеку для дома, который будет у них, когда они поженятся, но не признаваясь ей в этом, так как долго не знал, любит ли она его. Любит, говорили ее глаза, пылающие щеки, ласковый голос.
—…Иногда она позволяет мне ласкать ее, но только грудь, больше ничего, и мне хватает, я не хочу торопиться. Я и так ей чертовски благодарен за это. Знаешь, тебе бы снова завести девушку. С этим ничто не сравнится. Понимаешь, ничто. Это, брат, совсем другая жизнь.
Душным белесым днем он стоял лицом к лицу с Хью на спортплощадке: на них были золотистые футбольные шлемы, а в руках, точно винтовки с примкнутыми штыками, они держали наперевес тренировочные дубинки, концы которых были туго обмотаны толстым слоем брезентовой ленты. Пол крепко сжимал в ладонях гладкое, отполированное дерево; глядя в глаза Хью и чувствуя на себе взгляды всего взвода, обступившего их плотным кольцом, он ждал команды Хатауэя начинать. Услышав ее, он с размаху ударил Хью, метя в плечо и шею, но Хью отбил удар, тогда он дважды сделал выпад ему в лицо, заставив отступить, затем описал дубинкой в воздухе полукруг и нижним концом как прикладом нанес Хью сильный удар по ребрам, а затем со скоростью, которой сам от себя не ожидал, несколькими выпадами ударил противника в грудь. Хатауэй кричал: «Молодец, коротышка, давай, давай! Мансон, стой крепче, работай ногами, черт бы тебя подрал…» — а Пол продолжал теснить Хью, с размаху обрушил дубинку на ухо, прикрытое шлемом, лицо у Хью пылало, в злых глазах появилось загнанное выражение, Пол метил прямо в эти глаза, бил Хью по голове и по шее, лупцевал по ребрам и бедрам, не давая ему собраться и ответить, Хью только пытался закрыться своей дубинкой от ударов, а Пол ложными выпадами обманывал его, бил сверху и снизу, руки уже немели от ударов, но тут Хатауэй остановил его: «Хорошо, коротышка, хватит. Кармайкл и Во, в круг».
Пол снял шлем и вместе с дубинкой передал его Кармайклу. Он поднял с травы берет, рядом за своим беретом наклонился Хью и пробормотал: «Неужто тебе нравится все это дерьмо?»
Пол следил за боем Кармайкла и Во и сделал вид, что не расслышал. Он чувствовал, что Хью стоит рядом. Затем он посмотрел на Хатауэя, который стоял по другую сторону площадки. Хатауэй не спускал с него глаз.
Шестой, и последний, холм он штурмовал в темноте, даже луна исчезла: то ли скрылась за деревьями или облаками, то ли просто не видел ее, потому что все заслонила боль; воздух казался вязким, тяжелым, сырым, его не хватало, легкие требовали еще и еще, и он широко открывал рот, торопясь скорее выдохнуть и снова вдохнуть; горло и язык пересохли, ему то и дело мерещились прохладные апельсины, чай со льдом, лимонад, армейская фляжка с водой… Он начал отставать. Теперь он бежал уже рядом не с Уэйленом, а со вторым в соседней колонне, затем с третьим; застонал, рванулся вперед, вроде как получилось, шатаясь, оторвался от третьего, обогнал второго, вновь поравнялся с Уэйленом, затем услышал, как бегущие позади кричат, вернее, пытаются что-то крикнуть ему задыхающимися, срывающимися голосами; они ругались и требовали, чтобы он не отставал, бежал ровно, а то потом им приходится на онемевших от боли ногах догонять передних. Хью за его спиной хранил молчание; то ли жалеет его, то ли сил нет на ругань, подумал Пол, потом все же решил, что жалеет, даже Хью жалеет.
Наконец лейтенант Свенсон достиг вершины холма; высокая фигура в каске, поджидая отставший взвод, остановилась на фоне гнетущего, безразличного ко всему неба, и сердце Пола дрогнуло от радостного ощущения победы, он перевалил через холм, миновал тяжело дышавшего, мокрого от пота Свенсона, рванулся вниз, отклоняясь назад и тяжело грохоча онемевшими ногами по земле, но Свенсон не спеша обошел его, вновь возглавил взвод, медленно, теперь уже шагом, вывел его из-под деревьев к подножию холма, на широкую тихую дорогу, покрытую щебнем, отступил в сторону и, следя за проходящими мимо курсантами, спокойно повторял: «Сомкнитесь, ребята, сомкнитесь»; Пол шел длинным легким шагом, пьяный от усталости; он попытался хлопнуть Уэйлена по плечу, но не дотянулся, а сделать шаг в сторону не было сил. Свенсон высоким, чистым голосом подал команду: «Направляющие, на месте! Раз-два, левой, раз-два, левой» — и Пол расправил плечи, которые так устали и болели, что он почти не чувствовал врезавшихся лямок ранца, он маршировал под ритмичный тенорок, с удовольствием вслушиваясь в победный чеканный грохот ботинок по щебню, постепенно начиная ощущать разгоряченным телом холод и теперь уже с полным правом мечтая о том, как утолит жажду. Свенсон крикнул:
— Как, артиллеристик, готов?
— Готов, лейтенант! — проревел в другом конце взвода Хатауэй, и сердце Пола замерло: в голосе Свенсона послышались подвох и угроза, которая не замедлила объявить о себе.
— Повторная пробежка, ускоренный темп… — Пауза, только грохот ботинок и стон, пронесшийся по рядам… — Бегом марш!
Длинноногий Свенсон пробежал мимо него, свернул во главу колонны и замедлил бег, однако Пол уже понял, что этого темпа ему не выдержать. Примерно четверть мили он бежал нога в ногу с Уэйленом, а затем сдался, его шаг замедлился, стал короче, Уэйлен ушел вперед, он попытался догнать, но ноги отказывались повиноваться, они с трудом отрывались от земли и медленно опускались, и, все больше отставая, Пол отступил влево, чтобы не мешать бегущим сзади. Какое-то время он держался рядом с Хью, тот повернул к нему побелевшее лицо, посмотрел, хотел что-то сказать, но вот и он ушел вперед. Пол бежал один между двумя рядами, обтекавшими его с обеих сторон, кто-то пытался его подбодрить: «Держись, старик!», затем он оказался между замыкавшими бег верзилами-право-фланговыми, он отставал все больше и больше, перед ним тенью мелькнуло задыхающееся лицо, протянулась сильная рука, взяла у него винтовку, и тень продолжила бег.
Он не оглядывался, но чувствовал спиной пустую дорогу и был уже готов рухнуть на нее, когда двое последних в колонне справа и слева схватили его под руки и встряхнули. «Выдержишь, — сказали они. — Не останавливайся». Они побежали вместе. Сквозь его собственное дыхание доносились болезненные, судорожные вдохи и выдохи, нескончаемый грохот ботинок, теперь уже вразнобой, ибо каждый боролся с собой в одиночку, но грохот не прекращался, и в конце концов именно это доконало его — несмолкаемый грохот. Кто-то по-прежнему держал его под руки, не давая упасть, увлекая вперед, но голова его склонилась на грудь, Пол почувствовал, как подгибаются ноги, руки и плечи ослабли, он падал, его продолжали тащить вперед, но он все равно падал, глаза закрылись, под веками вспыхнула чернота, простроченная красными нитями, и все кончилось, он рухнул на дорогу, но не ничком, а упал на колени, уперся в землю ладонями, локтями. И лишь потом уткнулся лицом в щебень. Он не потерял сознания и переживал мучительный позор — не забыть до конца жизни: он сдался раньше, чем отказало его тело; в раскинутых на щебне ногах еще оставалась сила, он ощущал ее; и его легкие после короткой передышки вновь были готовы продолжать бег. Они болели, мучились, но могли дышать.
— Он вырубился, сэр.
Кто-то стоял над ним. Взвод бежал вверх по дороге.
— Кто это? — спросил Хатауэй.
— Клемент, сэр.
— Оставьте его винтовку и догоняйте взвод.
— Есть, сэр.
Их было двое, они ринулись вверх по дороге догонять остальных, а ему хотелось попросить у них прощения за то, что он остался лежать, но он знал, что никогда этого не сделает. Затем он то ли услышал, то ли почувствовал, как Хатауэй присел рядом с ним на корточки, короткие сильные руки ухватили его за плечи, перевернули на спину, отстегнули ремешок каски. Он мигнул и посмотрел в глаза сержанту — в них было любопытство, интерес и одновременно равнодушие профессионала, словно тот был занят разборкой нового для него оружия; глаза говорили о том, что сержант все понял, оценил не только физическое состояние Пола — безвольный слабак, позволил себе упасть, расстаться с винтовкой, дерьмо дерьмом.
— В чем дело, Клемент?
— Не знаю, сэр. Я вырубился.
Руки Хатауэя пошарили на боку у Пола, приподняли его, передвинули на живот фляжку, отстегнули клапан, вытащили ее из чехла. Топот ног затих, взвод исчез во тьме. Хатауэй протянул ему фляжку.
— Сделай два глотка.
Пол поднял голову и отпил из фляжки.
— А теперь поднимайся.
Пол встал, пристегнул фляжку, затянул ремешок каски под подбородком. Его рубашка пропиталась потом, майка под ней прилипла к телу.
— Возьми оружие.
Он взял винтовку и закинул на плечо.
— Пошли, — сказал Хатауэй и двинулся по дороге. Пол пристроился рядом, его охватил страх, кусая за сердце и связывая ноги. Но страх оказался недолгим, он исчез уже после первых ста метров; несмотря на задыхающиеся легкие и мучительно болевшие ноги, Пол уверовал, что страх бесполезен, потому что, еще падая коленями и руками на дорогу, он понял, что у него хватит сил выдержать, что Хатауэй не оставит ему другого выхода, а посему в страхе нет никакого толку, он не поможет ему улизнуть. Пол бежал рядом с Хатауэем в полной растерянности, пытаясь вспомнить, сколько поворотов им осталось, чтобы угадать последний, где откроются освещенные улицы и казарма, о которой он думал сейчас как о родном доме. Но он не узнавал дороги. За очередным поворотом Хатауэй сказал: «Постой» — и направился к обочине. Пол вытер залитые потом глаза, на мгновение зажмурился и уставился в черноту леса за Хатауэем. Шагнув за ним, он разглядел, что на обочине, упираясь руками в землю, на коленях стоит человек. Пахнуло рвотой. Пол подошел ближе и почувствовал запах.