Современная американская новелла (сборник)

Кинг Стивен

 — Кто это? — спросил Хатауэй.

 — Мансон, — донесся слабый голос.

Пол встал рядом с Хатауэем, глядя сверху вниз на Хью.

 — Ну что, все? — спросил Хатауэй.

 — Кажется.

 — Тогда вставай. — Негромкий голос сержанта прозвучал как полуприказ-полупросьба.

Хью приподнялся, встал, но его опять затошнило, он вновь склонился над канавой, содрогаясь от тщетных позывов. Постепенно они утихли, но Хью поднял голову не сразу. Он подобрал винтовку, выпрямился, не оборачиваясь к ним, снял каску и, прижав ее к животу, вытащил мелькнувший в темноте обрывок туалетной бумаги. Он вытер лицо, бросил бумагу в канаву, обернулся и посмотрел на Хатауэя. Затем его глаза остановились на Поле, а тот смотрел на осунувшееся лицо Хью, и ему казалось, что он видит себя: капли холодного пота, саднящее горло.

 — Добегался… — проговорил Хью, глядя на Пола; и голос, и взгляд выдавали его раздражение. Он закрыл глаза и помотал головой.

 — А теперь побежали, —

сказал Хатауэй.

Хью открыл глаза.

 — Не могу больше, — сказал он.

 — Ничего, сможешь, — сказал Хатауэй и указал на дорогу. — Казарма вон там.

 — Я пойду шагом.

 — Когда вернешься в Нью-Йорк, Мансон, шагай себе на здоровье. Дури головы девкам, топай не торопясь в клуб, блюй в свое пиво — все, что душе угодно. А здесь побежишь. Надень каску.

Хью закинул винтовку на плечо и надел каску.

 — Застегни.

Хью застегнул ремешок и поднял глаза на Хатауэя.

 — Не могу я бежать. Конец. — Он устало посмотрел на Пола, потом на дорогу. — Не думайте, что я не хочу. Просто не могу, и все.

Секунду он смотрел на них, потом потянулся за фляжкой, она тускло блеснула в лунном свете, когда он поднес ее к губам.

 — Ладно, Мансон, сделай два глотка и иди. Клемент, побежали.

Пол взглянул на опускающуюся фляжку, на полощущего горло Хью, перевел взгляд на дорогу у себя под ногами и не отрывал его, пока они не миновали длинный подъем, затем повернули, только тогда он посмотрел вперед — туда уходила вся та же дорога, стояли деревья, чернело небо на горизонте; у него не было сил поднять голову, чтобы увидеть луну и звезды, он ощущал себя пленником этой нескончаемой дороги. Перед следующим поворотом его окатила такая же волна усталости, которая недавно заставила его сдаться и рухнуть наземь, он превозмог ее и вступил в очередную схватку с собой в полной уверенности, что сейчас сломается по-настоящему, упадет и не встанет, несмотря на волю, которую вдохнул в него Хатауэй. И вдруг что-то произошло, что-то доселе ему неведомое. Внезапно он понял, что ноги могут нести его вперед столько, сколько от них потребуется, им не было дела до головы, которую словно сжимало раскаленным обручем, ни до иссушающей жажды, ни до боли. Он понял это настолько отчетливо, что даже испугался, ему показалось, что ноги заставят его до утра мерить ночные холмы Виргинии, но тут он вновь вернул себе контроль над ними. Они опять безраздельно принадлежали ему, они бежали шаг в шаг с человеком, который прошел корейский ад, и были готовы все выдержать. Когда Пол, миновав последний поворот, увидел уличные фонари, кирпичные здания и взвод, уже марширующий по асфальтовой дороге у плаца, он почувствовал одновременно торжество и разочарование: ему хотелось показать Хатауэю, что он способен на большее.

Щебень кончился, ноги бежали теперь по благословенно гладкому асфальту. Они настигли взвод, пробежали вдоль строя, и, поравнявшись со Свенсоном, Хатауэй сказал: «Лейтенант, надо бы послать джип за Мансоном. Мы с Клементом еще побегаем по плацу, в пути мы долго отдыхали». Лейтенант кивнул, Пол и Хатауэй миновали взвод, повернули на асфальтовый плац и пробежали с полмили. Какое-то время до Пола доносились ритмичные команды Свенсона, затем они умолкли, и он догадался, что Свенсон распускает взвод. В ночной тишине он бежал рядом с Хатауэем, прислушиваясь к его дыханию и топоту ног и посматривая то на сержанта, то на полную луну над деревьями. Покинув плац, они пробежали по дороге между кирпичными казармами, и у расположения второй роты Хатауэй остановился. Пол встал перед ним по стойке «смирно». Ноги, казалось, продолжали бежать, он глубоко и часто дышал, по раскрасневшемуся лицу катился пот. Огонек в глазах Хатауэя погас, он перестал вглядываться в Пола, в глазах его отражалась только собственная усталость.

 — В казарму. Примешь соляные таблетки. Пусть ты пил всю жизнь из своего вонючего соленого залива, мне плевать. Можешь быть свободным.

Взвод принимал душ. Поднимаясь по лестнице, Пол услышал звук льющейся воды, усталые, ликующие и насмешливые голоса. На верхней площадке он остановился и посмотрел на свое отражение в большом, до пола зеркале — невысокая худая фигурка с винтовкой на плече, в каске, с армейским ранцем, из которого торчит рукоятка штыка. Зеленая рубашка и брюки в паху потемнели от пота. Он направился к фонтанчику с питьевой водой, взял из аптечки четыре соляные таблетки и, запрокидывая голову, проглотил одну за другой; ему вспомнились такие же соляные таблетки на строительной площадке, тогда отец подыскал ему, шестнадцатилетнему парню, работу, в первый день сам привез на площадку и подвел к бригадиру: «Сделай из него мужчину, Джесс, научи работать». Джесс, потомок французских переселенцев, спокойный, жилистый, кивнул и сказал Полу, чтобы тот оставил свой обед в сарае для инструментов и взял себе кирку и лопату. Все утро Пол работал с непокрытой головой под жарким июньским солнцем, копая вместе с неграми траншею под фундамент, и к полудню выбился из сил, его тошнило, есть не хотелось. Он ушел за сарай и прилег в тени. Негры поглядывали на него, и кто-то спросил, разве он не собирается перекусить.

Не хочется, ответил он. К часу он снова был в траншее, а через полчаса поднял голову и увидел на краю траншеи Джесса и отца в легком полосатом костюме и соломенной шляпе. «Вылезай-ка, сынок», — сказал отец. «У меня все в порядке», — сказал он, поднял кирку и не столько вонзил, сколько уронил ее в глину у своих ног. «Тебе просто нужно прикрыть голову, — сказал отец, — вылезай, пойдем купим что-нибудь, и ты вернешься на работу». Пол положил кирку на край траншеи, повернулся к негру рядом и сказал: «Сейчас вернусь». «Конечно, — сказал негр, — купишь и вернешься». Он вылез из траншеи и побрел рядом с отцом к машине. Когда они сели, отец сказал: «Мне позвонил Джесс. Негры передали ему, что ты не стал обедать. Ты просто перегрелся на солнце. Сейчас мы найдем тебе что-нибудь на голову. Ты принял соляные таблетки?» Пол кивнул. Отец купил ему тропический шлем, а в киоске взял бутылку лимонада и бутерброд. «Джесс говорит, ты никому не признался, что тебе плохо», — сказал он. «Ага, — ответил Пол, — я не хотел никому говорить». Его отец, помешивая кофе, смущенно смотрел в сторону. Пол понял, что отец гордится им и одновременно стыдится своей гордости, это было приятно, но он тоже испытывал стыд, потому что в ту минуту, когда поднял глаза и увидел отца на краю траншеи, у него мелькнула надежда, что отец пожалеет его и заберет домой.

К тому времени, когда он стянул с себя пропитанную потом форму, повесил ее у окна, досуха протер винтовку и слегка смазал ее, взвод вернулся из душа и почти все уже улеглись — до отбоя оставалось пять минут. Пол отправился в душ и долго стоял под горячим дождичком, ощущая, как пот и грязь сходят с его тела, а по ноющим ногам к плечам поднимается истома, и только сердце продолжает свой быстрый бег в груди. Он уже вытирался, когда вошел Уэйлен в трусах, встал к писсуару и взглянул через плечо на Пола:

 — Отмахали с Хатауэем весь путь?

 — Ага.

 — И плац не забыли?

Пол кивнул.

 — Молодец, — сказал Уэйлен и отвернулся. Пол окинул взглядом его сильную, борцовскую спину и могучие плечи. Когда Уэйлен пошел к выходу, Пол легонько ткнул его кулаком в плечо.

 — До завтра, — сказал он.

Когда, завернувшись в полотенце, он вошел в спальню, там было темно. Большинство курсантов уже спали, слышалось только мерное, тихое дыхание. Свет из коридора падал на стойку для оружия в середине спальни, на ряды двухъярусных коек и шкафчики у стен. Он направился к своей койке. На ее краю, уставив локти в колени, подперев ладонями лоб, сидел Хью. На полу у его ног валялись каска, винтовка, ранец и патронташ. Он поднял голову, и Пол подошел к нему поближе.

 — Ну как ты? — спросил он участливо.

 — Я решил плюнуть на все, старик. Ты понимаешь меня? Это же глупо, черт побери. Зачем все это? Зачем делать что-то такое, от чего тянет блевать? Я ведь бежал и бежал, и черт-те сколько бы еще бежал, да только меня вывернуло наизнанку. Разве это дело? — Рядом на койке кто-то заворочался. Хью встал, схватил Пола за руку, от него несло потом, изо рта пахло; он придвинулся ближе и перешел на шепот: — Потом ты слетел с катушек, и я подумал, ну ладно, черт побери. Я остановился, отошел к обочине и подождал, пока меня не прихватило. Потом я хотел найти тебя, спокойно дойти до казармы, а по дороге пить воду от пуза и плевать на эту дорогу и на них всех, вместе взятых. — Он отпустил руку Пола. — Но этот чертов доберман-пинчер заставил тебя бежать. Господи, ну что я здесь делаю? Что я здесь делаю? — Он отвернулся, с силой ударил по своему матрасу, посмотрел на свой кулак, вмявшийся в постель, занес его и ударил снова. Пол хотел тронуть Хью за плечо, поднял руку, но она повисла на полпути и упала обратно. Сказать что-нибудь Пол тоже не решился. Он посмотрел сбоку в застывшее лицо Хью, потом отвернулся, наклонился к своей тумбочке в изголовье и вынул оттуда аккуратно сложенные трусы и майку. Он надел их и сел на тумбочку, а Хью тем временем, скинув одежду прямо на пол, направился в душ.

Пол лег на свою койку, растянулся, ожидая, пока расслабятся мышцы и его охватит сон. Но он еще не спал, когда вернулся Хью и, перешагнув через брошенные на пол вещи, вскарабкался на свою койку. Пол хотел предложить Хью почистить его винтовку, но не смог. Его ноги, плечи, спина, руки ныли, он лежал, уставясь в койку Хью, и слышал, как тот ворочается. Скоро Хью успокоился и ровно задышал во сне. Пол бодрствовал среди смутных очертаний коек, стенных шкафчиков и стоек для оружия. Казалось, что и они, и стены вокруг, и тусклые окна — все вокруг дышит и издает запах. В глубине спальни кто-то храпел. Хью что-то пробормотал во сне и снова затих.

Зажегся свет, он в испуге вскинулся, сбросил ноги на пол и наступил на винтовку Хью. Перешагнув через нее, он побежал в уборную, побрился у зеркала рядом с Уэйленом, а потом пристроился к очереди в кабинку, но перед ним было много народу, и он, решив потерпеть, вернулся в спальню. Проходя мимо койки Хью к стенному шкафчику, он сказал: «Привет, Хью. Подъем». Он открыл свой шкафчик и обернулся: Хью лежал, уставившись в потолок.

 — Эй, старина… — Хью не повернул головы. — Смотри, все валяется…