Современная австралийская новелла (сборник)

Маршалл Алан

И ни разу — за одним исключением — жена его не проронила ни звука. Исключением был момент, когда она, цыкнув на Роя, заставила его замолчать, и мы, все трое, долго прислушивались к гулу мотора на дороге. Очевидно, это было единственное, что одинаково волновало и мужчину и женщину, единственное их общее развлечение. На этот раз поле битвы осталось за Роем.

— Джордж Миллс возвращается из города, — уверенно объявил он.

Ада, после краткого размышления, нехотя кивнула. И снова замелькали спицы.

А торжествующий Рой продолжил прерванное повествование о болящих животных. Он рассказывал о том, как

ему удалось спасти жеребчика «с песком в брюхе». Историю эту Рой излагал, не смущаясь подробностями, со всей грубоватой откровенностью исконного сельского жителя. Он объяснил мне, что в безводной местности лошадь, пасущаяся на сухой стерне, заглатывает уйму песка. В некоторых случаях песок не извергается и постепенно накапливается в желудке.

— Ну и глыба, скажу я тебе, была у этого жеребчика в брюхе — с футбольный мяч, — руки его описали круг. — Хоть катай ее, а твердая — как эта доска, — он постучал костяшками пальцев по столу. — Когда меня позвали, он уж не поднимался. Прямая дорога на живодерню. Глянул я на него — и вмиг понял, что тут надо действовать круто — и не мешкая. А чуть поодаль от того места, где он лежал, Два кряжистых дерева росли, доволокли мы его туда кое-как всем скопом. Я крикнул, чтобы дали веревки, и мы привязали жеребчика к тем деревьям — спина на земле, а все четыре копыта в воздухе торчат. Я велел хозяйке сбегать в дом и принести скалку. Все стали ко мне с расспросами приставать — зачем да к чему, — но я им посоветовал делать что сказано, а уж мозгами шевелить — моя забота. Дали мне скалку. Ну как, слышал когда про такое средство, а, Боб?

— Никогда!

— Да я я не слыхивал — а ведь сработало! Беру скалку — и давай разминать ту глыбу, мяч тот, наподобие как здоровый кусок теста раскатывают. Нелегкая, скажу я тебе, работенка. Пришлось порядком попотеть, но как стала та глыба мягчать, я сразу понял, что дело идет на лад. Думаешь, он не бился? Еще как, да что он мог поделать, связанный, да еще вверх копытами! И так я его мял, пока глыба и вовсе распалась, пропала, вроде как по кишкам рассосалась. И тут, пока он еще вверх брюхом лежал, я ему вкатил здоровенную дозу слабительного и не развязывал, пока не подействовало. А потом дал ему встать. Пронесло — и вся недолга.

Да, именно так, не брезгуя никакими подробностями, с грубоватой откровенностью исконного сельского жителя. Не думаю, однако, чтобы Аду это смутило. Еще одно подтверждение его толстокожести. Она знала, что я за ней наблюдаю и непременно замечу, как она поморщилась и поджала губы.

— Веришь ли, Боб, — тот жеребчик наутро уж в упряжке ходил. Как по-твоему, из этих, из ученых ветеринаров хоть кто бы до этого додумался?

— Сильно сомневаюсь, Рой.

— А если и додумался, навряд ли стал бы из кожи лезть. Не та порода пошла — уж больно боятся руки замарать.

Я оставил этот очередной выпад без внимания, но вскоре раскаялся, потому что следующая же реплика Роя опять навела его в конце концов на мысли о семейных неурядицах.

— И все, что мне за это перепало, — вместо «спасиба» скирду сожгли.

Как раз тут мне следовало смолчать, ибо этими словами он явно ставил точку, а не начинал новое повествование. Но удивленное «то есть как сожгли?» вырвалось у меня раньше, чем я успел прикусить язык.

— Сожгли, со всем моим запасом сена.

Я притих, дожидаясь объяснения. Рой рассматривал свои пальцы, нервно постукивавшие по столу. А Ада настороженно следила за мужем, и ее иссохшее личико выражало нетерпение. Она не хотела, чтоб он прерывал рассказ. Она даже позабыла про вязанье, не слышно стало позвякиванья спиц, и тишина в комнате от этого сделалась еще напряженнее.

Дольше молчать было нельзя, и я заметил:

— Представляю, Рой, какой это страшный удар для фермера.

— Удар? — он тяжко вздохнул, — Хуже не придумаешь. Как вспомню — сердце кровью обливается.

— И не надо вспоминать в таком случае. — Я взглянул на часы на каминной полке, потом на хозяев. — Не знаю, когда у вас, добрые люди, принято отходить ко сну…

— Договаривай, раз уж начал, — вдруг бросила Рою Ада. Она сложила вязанье и, явно торопясь оставить нас вдвоем, добавила с наивной хитростью ребенка: — По правде говоря, у меня уже глаза слипаются. Мистер Джонсон, вы не будете возражать, если я вас покину?

Рой продолжал сидеть, когда мы с Адой встали. Из его слов я уже знал, что Ада имеет обыкновение ложиться спать раньше его, но сегодня причина была не в этом. Рой жаждал продолжить разговор, и она просто решила ему не мешать. Но свою мелочную войну они продолжали до последней минуты. Стоило Аде сказать, что она встанет утром приготовить мне завтрак, как Рой тут же встрепенулся:

— Завтрак? Что, разве завтра день какой особый? Я сам всегда с завтраком управляюсь, так?

— Но у нас мистер Джонсон…

— О мистере Джонсоне я сам позабочусь, Ада.

На этот раз, поскольку яблоком раздора был я, мне удалось довольно легко остановить их. Я сделал это со всей возможной деликатностью, и Ада как будто смирилась, хотя и не могла скрыть разочарования. Надо думать, она возлагала большие надежды на утро, когда Рой будет занят по хозяйству и мы ненадолго останемся с ней с глазу на глаз.

В обращенной ко мне прощальной улыбке и судорожном пожатии сухонькой старческой руки была безмолвная мольба о сочувствии.

— Приятно, когда в доме гость. К нам ведь редко кто-нибудь заглядывает.

— Вы были очень добры ко мне, миссис Дэвисон.

— Надеюсь, утром вам удастся благополучно вытащить машину. Если когда-нибудь еще случится быть в наших краях…

Я, разумеется, обещал. Я уже дал себе слово послать ей какой-нибудь маленький подарок, безделушку, которая бы украсила ее бедный туалетный столик. Но обещание заехать относилось к числу тех, какие даешь, заранее зная, что они не будут выполнены. Я, конечно, не предполагал когда-либо встретиться с ней снова. Ада вышла; слышно было, как она чиркнула спичкой, зажигая лампу. Потом за перегородкой все стихло.

Ничто не могло показаться более неожиданным, чем первые слова, которые произнес Рой, когда мы остались одни.

— Что-то она сегодня плоха, Боб. Боюсь, как бы не занедужила.

Я удивился, потому что в голосе его как будто звучала неподдельная тревога.

— Наверное, просто засиделась слишком поздно, — ответил я. — У нее действительно был усталый вид.

Он покачал головой.

— Нет, с этого ей ничего не станется. — И добавил, уже с обычным пренебрежением: — Она бы и сейчас не ушла, не помяни я про то сено. Ей это — нож острый.