Современная австралийская новелла (сборник)
Шрифт:
На миг воцарилась тишина. Но при первых же его словах стало ясно, что мне не удалось отвлечь его от воспоминаний. Прошлые обиды не давали старику покоя, и он упорно не желал говорить ни о чем другом. И вот — еще одна семейная драма, вторая дочь, опять бестолковый ухажер и опять — загубленные лошади.
— Как раз во время жатвы это получилось. Мне надо было взять кого-то в помощь на пару недель, а этот молодчик, — снова искоса брошенный взгляд на Аду, — все равно околачивался поблизости. Пусть, думаю, поработает, хоть малый прок от него будет. Вот раз утром посылаю его загнать табун. А кони, скажу я тебе, были — во всей округе таких не сыскать. Как работали! Бывало, падут на колени, не хуже волов — а тянут. Ладно, пошел
— И что ж ты думаешь — этот олух, разрази его гром, погнал коней галопом! Здоровенных тяжеловозов — галопом! Я услышал их из амбара и выскочил наружу, когда они уже показались из-за поворота ручья и шли во весь опор. Не иначе он хотел перед Агнес покрасоваться. Девицы как раз все рядом копошились, в коровнике. Сам молодчик на пони был где-то в хвосте, в клубах пыли затерялся — мне не видать. Бросил я все и бегом навстречу — сейчас, думаю, перехвачу его и задам жару. Но все это еще цветочки, ягодки впереди. Знаешь, что за штука — маллийские ворота?
— Знаю. Короткий щит, вроде рамы, а на нем металлические стойки с колючей проволокой.
— Верно. Мы этот щит вставляем в петли на столбах изгороди — и готово. Такими вот воротами я и закрывал тот загон. Когда уходишь и их открытыми оставляешь — как этот парень сделал, чтоб дать коням дорогу, — непременно надо развернуть их в сторону на полкруга и прислонить к ограде. Боже упаси их на земле плашмя оставить! Сколько скотины на моих глазах из-за этого покалечилось, запутавшись в проволоке, — не счесть. В общем, сам понимаешь, о чем я…
— Кони напоролись на эти ворота?
— Весь табун! Вожаком у меня был крупный гнедой с бельмом на глазу, он, когда не взнуздан, иной раз пошаливал. Ничего страшного бы не случилось, кабы тот молодчик не пустил их галопом. Знаешь, когда гонишь табун, в лошадей вроде бес какой вселяется. Вырвался вперед мой Гнедко, наяривает — аж земля под ним прогибается. Гляжу я, и чует мое сердце — сейчас Гнедко понесет. Я век свой с лошадьми, их норов знаю. Как головой замотал Гнедко да пошел с дороги в стороны шарахаться — и все его мысли уж у меня будто на ладони. Эх, думает, шабаш, на сегодня отработал — ну и разгуляюсь я! И рванул назад к ручью, а за ним весь табун. Ну, особой беды в том не было. Это ж тебе не скаковые лошади, серый их завернул играючи. Но когда он их снова направил к дому, они уж шли не прямиком в загон, а растянулись наискось, вдоль ограды…
— А ворота лежат на земле?
— То-то и оно — ворота! Вижу — лежат, а сделать ничего не могу! Все равно мне туда не поспеть. Кричал, сколько сил хватило, — не докричался… — Старик содрогнулся и прикрыл глаза. В первый раз я всей душой был на его стороне.
— Четыре ряда колючей проволоки! Веришь ли — мочи не было смотреть, глаза сами зажмурились. Слышу — удар, крик, и проволока звенит, как струна натянутая. Открыл я глаза. Вижу: Гнедко уж готов, напоролся, изо всех сил рвется, и с каждым рывком та проволока проклятая все выше ему ноги опутывает. А остальные кони в кучу сбились, и с налету двое передних тоже рухнули на гнедого. Еще двое — прямо по ним копытами — и оземь. Одна только кобыла старая, хитрющая, сообразила обойти их стороной. Не приведи господи, Боб, еще когда такое увидеть! — Рой, не помня себя, вскочил со стула. — Когда я прибежал, один конь вырвался из свалки — мечется кругами по лугу, а кровища у него с боков и ног ручьями хлещет. А еще двое бьются в проволоке, заживо себя на куски кромсают. Четыре ряда колючек — это пострашнее бойни будет! Первое, что я сделал, — крикнул, чтоб сбегали за ружьем. Двоих пристрелил сразу, а потом и третьего, после того как его осмотрел. Никогда уж у меня не было больше такого табуна.
Старик сел. Его трясло.
Я спросил:
— А что тот малый?
— Дал тягу. Бросил пони на дальнем пастбище и дунул
Он умолк. Слышалось лишь тиканье часов да позвякиванье спиц в руках у Ады. Было бы лучше, если бы они хоть на минуту замерли, эти спицы. Казалось, они насмешливо вторили словам старика: «девицы уж больно взбрыкивать стали» — «надо было взять кого-то в помощь на пару недель» — «хотел покрасоваться перед Агнес…» Все сводилось к одному: «Бычка она мне так и не принесла». И каждый из нас троих, сидящих за столом, отчетливо сознавал это.
Мне захотелось сказать что-нибудь старику в утешение.
— Сознайтесь, Рой, ведь вас предупреждали не зря. Для вашего же блага…
— Не зря? — Он горько усмехнулся. — А как же! Молодчик-то недолго тут задержался. Три недели — и был таков. И Агнес с ним. Ночью сбежала. Он ведь с ней все время переписывался. Только я про то не ведал. И больше мы их не видели — ни его, ни дочь.
И опять повисло гнетущее молчание. Я мысленно искал подходящую тему для разговора, а сам поглядывал на часы, с тоской ожидая, Когда же хозяева отпустят меня спать. Ада, похоже, собралась вязать всю ночь. Я уже понимал, что и ее в глубине души, подобно неизлечимому недугу, неотступно гложет обида. Между ними шла скрытая борьба за меня, это началось, едва я переступил порог их дома; и на какой-то момент симпатии мои склонились в сторону Роя. Упорное молчание Ады становилось подозрительным. Она, верно, считала, что Рой сам губит себя в моих глазах. Изредка взглядывая на меня, она всякий раз выбирала для этого время с тонким расчетом.
Мойра — Агнес. А что сталось с третьей дочерью? И о чем говорят между собою эти двое, когда они здесь одни и никакой посторонний звук не доносится к ним с дороги?
Я наудачу принялся расспрашивать Роя, сколько лошадей из табуна выжило, когда они снова смогли работать и как он их лечил. Оказалось, я попал в точку, потому что Рой постепенно успокоился и охотно переключился на предмет своей особой гордости — выхаживание больных животных. Тогда каждый фермер был сам себе лекарем, но Рой, ясное дело, и тут перещеголял всех. По его словам, он управлялся не только со своей живностью, но и помогал многим менее умелым соседям.
— Как у кого беда — бегут к Рою Дависону. Любую хворь у скотины вылечивал, ей-богу.
Он извлек откуда-то ветеринарные таблицы, целый комплект; отлично выполненные многоцветные таблицы, с оригинальным набором подвижных пластинок, изображающих различные органы, — для каждого домашнего животного по отдельности. Таблицы были потрепанные и явно очень старые, но еще вполне пригодные для пользования.
— Достались мне от заезжего старика немца, давным-давно. Веришь ли, старикан по этим картинкам мог корову на части разрезать, а после сшить заново!
Вполне вероятно. По таблицам легко было определить место каждого органа.
— Зовут меня раз посмотреть корову, сосок у ней затвердел. Это дело нехитрое. Но у этой, Боб…
Больше часа слушал я рассказы о его ветеринарных подвигах. Я не силен в анатомии и понял далеко не все, но каждый из этих рассказов мог служить свидетельством неисчерпаемых возможностей человека, его поразительной изобретательности и упорства. Животные кормили людей в те времена, когда единственное, на что мог надеяться мелкий фермер, — это прокормить себя и своих домочадцев. Болезнь животного становилась настоящим бедствием. Я словно воочию видел перед собой эти незабываемые картины: целые семьи, в тревоге собравшиеся вокруг обезножевшей лошади или напоровшейся на сук овчарки, и Роя, скачущего в ночь, чтобы помочь соседу при трудном отёле.